Такова была эта необычная сцена, которую Пьер Огюстен блестяще описал и которую тем же вечером передал изустно своим друзьям, когда, перевязав раны, пришел в гости к г-ну Лопесу, где должен был читать «Севильского цирюльника». Пересказ событий этого сумасшедшего дня способствовал еще большему успеху Бомарше. Трудно усомниться в правдивости его рассказа, как и рассказа Гюдена де ла Бренельри, передавшего эти события в более мягкой форме; в целом оба эти повествования подкрепляются отчетом комиссара Шеню, который несколько сгладил в нем острые углы, дабы избежать осложнений с «герцогом и пэром», а также письменными показаниями самого Шона, представленными им суду маршалов Франции, расследовавшему это дело. В своем довольно пристрастном изложении событий Шон сетовал на то, что Бомарше одурачил его, отбив у него возлюбленную; он не стал распространяться о своем буйстве, но не скрыл того, что явился к Бомарше, дабы вызвать его на дуэль, хотя это преступление каралось по закону куда строже, чем обычная драка. Чтобы избежать обвинений в том, что герцог и пэр вел себя как биндюжник, Шон выставил своего противника зачинщиком ссоры, что в ходе следствия было опровергнуто свидетелями. Однако показания Шона сыграли роковую роль в дальнейшей судьбе Бомарше; чтобы окончательно сразить своего противника, герцог сделал следующее заявление:

«Я никогда не привлекался к суду и не имел дела с полицией ни в Париже, ни в каком-либо другом месте как забияка, шулер или нарушитель общественного спокойствия, а вот г-н де Бомарше не может похвастаться такой же непорочной репутацией, поскольку, не говоря уже о его общепризнанной наглости и самых невероятных слухах, распространяемых на его счет, в настоящий момент он находится под следствием по обвинению в подделке документа».

Это был жестокий и несправедливый удар, ведь из тех судебных процессов, в которые был втянут Бомарше, в тяжбе с Обертенами, обвинявшими его в вымогательстве подписи и затеявшими это дело с четырнадцатилетним опозданием, приговор еще не был вынесен, а в тяжбе с Лаблашем факт подделки соглашения с Пари-Дюверне не был подтвержден, так как истцу было отказано в иске, после чего его заочно приговорили к выплате долга; так что, поскольку дело находилось на апелляции, было просто бесчестно предвосхищать решение суда, которое, вероятнее всего, должно было оказаться в пользу Бомарше. Кроме того, не герцогу де Шону, еще не закончившему позорный процесс из-за денег с собственной матерью, пристало учить других добродетели. И все же стрела, пущенная герцогом, сыграла в процессе с Лаблашем роль отравленной, поскольку повлияла на мнение судей и послужила поводом для одного из самых громких скандалов, что когда-либо происходили; можно даже сказать, что стрела эта нанесла смертельную рану парламенту Мопу.

На следующее после потасовки утро папаша Карон вручил сыну шпагу времен своей молодости со словами: «У вас у всех сейчас никудышное оружие; вот тебе надежная шпага, изготовленная в то время, когда дуэли случались гораздо чаще, чем сегодня; возьми ее и, если этот негодяй герцог вновь приблизится к тебе, убей его как бешеного пса».

Прекрасная речь, достойная потомка гугенотов, готового жизнь отдать за веру, и человека, убежденного в том, что все люди равны и что никакие титулы не могут восполнить недостаток благородства души! Еще немного, и эта позиция станет господствующей.

Мнение герцога на сей счет не совпадало с мнением старика Карона, для него на первом месте стояло понятие сословной принадлежности; этот потомок де Люинов счел себя вправе говорить во всеуслышание во всех людных местах, что, поскольку его соперник не принадлежит к дворянскому сословию, то он накажет его как простолюдина. Эти заявления были совершенно абсурдны, так как должность королевского секретаря, которую занимал Бомарше, свидетельствовала о принадлежности к дворянскому сословию. Именно поэтому их дело и было передано в суд маршалов, в чьей юрисдикции было разбирать конфликты между дворянами, а начал разбирательство этот суд с того, что поставил по гвардейцу в доме у каждого из соперников.

Граф де Сен-Флорантен, ставший в 1770 году герцогом де Лаврильером и занимавший пост министра королевского двора, приказал Бомарше удалиться на некоторое время в деревню. Тот отказался выполнить этот приказ, мотивируя тем, что таким образом он даст повод думать, что испугался угроз герцога де Шона. Тогда министр потребовал, чтобы Бомарше оставался под домашним арестом до тех пор, пока об этом деле не будет доложено королю.

В последующие дни суд маршалов заслушивал по отдельности каждую из сторон. Бомарше легко смог доказать, что его единственная вина состояла в том, что мадемуазель Менар предпочла его в постели герцогу де Шону, что, разумеется, не являлось нарушением закона, особенно в XVIII веке, когда женские капризы ставились превыше всего.

Герцога де Шона, которому не удалось опровергнуть обвинения в свой адрес, 19 февраля 1773 года заключили в Венсенский замок согласно «летр де каше». Пьеру Огюстену суд маршалов объявил, что домашний арест с него снят и ему возвращается полная свобода.

Из осторожности и любви делать все как следует Бомарше, прежде чем возобновить обычную жизнь, отправился к герцогу де Лаврильеру, чтобы заручиться его согласием на снятие домашнего ареста. Но министра не оказалось дома, и Бомарше, оставив ему записку, поехал к Сартину. Начальник полиции заверил своего посетителя, что тот совершенно свободен.

Однако у герцога де Лаврильера было совсем иное мнение на сей счет. Этот потомок рода Фелипо в течение пятидесяти двух лет занимал министерские посты — министра без портфеля, министра по делам протестантов и, наконец, министра королевского двора. Более чем полувековая карьера этого человека была отмечена лишь недостойной и мелочной суетой: притеснения и преследования гугенотов стали прекрасной подготовкой к той задаче, которую он выполнял потом всю оставшуюся жизнь. Задачей этой было извещать коллег о том, что они впали в немилость: вначале был Машо, потом Шуазель, скоро наступит черед д’Эгийона, Мопу и Терре и, наконец, перед тем как самому предстать перед Богом, он принесет эту весть Тюрго. Таков далеко не полный список великих царедворцев, которых Лаврильер отправил в отставку, тогда как его собственная посредственность позволяла ему держаться на плаву. Но этот человек ограниченного ума обладал удивительной способностью сразу же видеть людей, в чем-либо его превосходящих, и это их превосходство заставляло его страдать до глубины души.

Выдающиеся люди редко занимают высокие должности, поскольку самый короткий и самый верный путь к ним — это раболепие. Бомарше, свободолюбивый и независимый, хоть и имел пороки, но никогда не принадлежал к гнусной породе пресмыкателей. Лаврильер давно понял это и с негодованием наблюдал за тем, как принцессы осыпали милостями сына часовщика, бренчавшего на арфе и опустившегося до сочинительства пьес. И вот теперь, устроив драку с герцогом и пэром, этот наглец посмел оспаривать законность ареста, наложенного на него им, герцогом де Лаврильером, именем короля. В своей записке Бомарше уведомил министра, что суд маршалов именем короля вернул ему свободу. Г-н де Лаврильер ответит ему тоже именем короля. Разве это слыхано, чтобы герцог и пэр сидел под арестом в Венсенском замке, а его противник свободно разгуливал по столице и со смехом рассказывал всем о своем приключении?