– Ну?

– Вот и считай, что рухнул он, но тебя задел только. Вообще дело очень красивое, хоть в учебники его заноси. Федулов твой – ас! Я так понимаю ход его мысли: разрушен важнейший народно-хозяйственный объект. И выходит, что ты – единственный виновный. Ну не бывает такого. Сколько он тебя ни тряс, а все не сходилось. Не похож ты на гениального злодея. А значит – ты просто олух и мост гробанул непреднамеренно. Он в этом сам убедился и прокуратуру убедить сумел. А с другой стороны, еще одна версия была. Почти невероятная, но такая прекрасная версия с бетоном этим вашим. Вот там – да! Целая шайка профессоров с академиками! Он поступил как истинный охотник! Не польстился на тощего зайчонка, а пошел по следу матерого косача. Пусть добыть его шансов почти не было. Так-то. А что до тебя, он тоже все что нужно сделал. Оформил как положено и отнесся, кстати, по-человечески.

Сергей Маркович промолчал.

Евгений долго еще не мог уснуть. То матрас из-под него уползал, то подушка казалось жесткой как камень. И только он сомкнул глаза, как Петр Иванович уже затряс его за плечо. Через пятнадцать минут ожидалась их станция. Евгений едва успел в уборную сходить да собрать вещички. Сергей Маркович так и не проснулся.

Над перроном висела моросящая хмарь. Петра Ивановича ждала машина, и он предложил попутчику подбросить его хотя бы до центра города. Пока Евгений придумывал, как бы половчее отказаться, из тумана выдвинулась целая процессия. Хрипло грянул оркестр. Там были и Карасев, и Кротов, и Даша Иванова, и Лысаковский, а главное – Наташа. Петр Иванович засмеялся, дружески хлопнул его по спине и откланялся. Тем же вечером, страшно волнуясь, жена сообщила Евгению новость столь замечательную, что все вагонные побасенки мигом вылетели у него из головы.

Сереньким октябрьским утром, не то чтобы рано, а часиков так в девять, Петр Борисович Зощенко отворил дверь своего кабинета на первом этаже конторы шахтоуправления. Он в тот день, как говорится, встал не с той ноги и был в меланхолическом настроении. Осень полыхала в разгаре красоты увядания жизни. После ночного заморозка влажные красные и желтые листья устилали улицы поселка, а оранжевые, очень крупные в этом году рябиновые гроздья ярко светились во всех палисадах, переполненные горьким дождевым соком. Вот и Зощенко, несмотря на известную душевную черствость, вертел в руках мохнатую лиловую астру, сорванную им зачем-то по дороге.

На столе его ждала записка от нового начальника шахты. Того на месте не оказалось, но выяснилось, что, явившись, как обычно, на взводе, он наорал на старика завхоза по поводу текущего потолка и осыпающейся штукатурки и приказал все это немедленно ликвидировать. На завтра уже вызваны были рабочие. Вникнув в суть события, Зощенко распорядился, чтобы все конторские обитатели срочно подготовили свои служебные помещения к ремонту.

Как всегда в подобных случаях, закрутилась особенная кутерьма. Кто выносил в коридор доверху набитые ящики письменных столов и складывал их вдоль стены, кто, наоборот, опустошал стоявшие там испокон веку шкафы, перетаскивая в комнаты их пыльное бумажное содержимое. Третьи просто слонялись с потерянным видом, не зная, за что схватиться.

Вернувшись к себе, Петр Борисович оглядел кабинет свежим, незамутненным взглядом. И без того узкую комнатенку с обеих сторон загромождали набитые под завязку шкафы. Часть бумаг находилась в папках, другие – в перевязанных разномастными веревочками кипах, но большая их часть образовывала бесформенные, спрессованные временем желтоватые груды. Замков шкафы не имели, точнее, замки давно были сломаны, и дверцы их не закрывались из-за выпиравшего содержимого. Сохранившийся посередине узкий проход застелен был потертой ковровой дорожкой. У окна, по бокам стола, лежали не поместившиеся в шкафы, то есть сравнительно новые, но пожелтевшие уже кипы. В левом углу располагался старинный черный сейф с медными накладками и чугунными финтифлюшками. В нем лежали важные документы, причем в отменном порядке. В другом углу стоял небольшой кожаный диван. В общем и целом кабинет был довольно опрятным, исключая пыльные рулоны чертежей на шкафах, куда не дотягивалась уборщица. Там же стоял макет шахты, выполненный в масштабе 1:100. Виднелись только верхушки миниатюрных копров с черными нитками, натянутыми на колесиках.

Фронт работ был немалый. Теребя в раздумье подбородок, Зощенко постучался в соседнюю дверь и оказался в куда более уютной обстановке. Здесь на подоконнике красовались жестянки и побитые чугунки с цветущей геранью, а у тесно сдвинутых столов возились четыре немолодые женщины. Одна из них, Антонина Ивановна, обычно выполняла для него машинописные работы. Неловко сунув ей несчастную астру, Петр Борисович попросил помочь разгрести бумажные завалы в его кабинете, отметив, что не менее половины напечатано ее руками. Ему было приятно, что Антонина Ивановна так и зарделась, получив цветок. Женщина она была аккуратная, а главное – вполне надежная, несмотря на некоторую излишнюю говорливость. Он ценил ее также за исполнительность и постоянную доброжелательность ко всем без разбору. Через пять минут она явилась в сопровождении девчонки-технички. Зощенко встретил их в робе и сапогах. Он решил прогуляться пока в шахту.

Перед уходом Антонине Ивановне даны были самые точные инструкции. Приказы, нормативные документы, планы и отчеты за последние семь лет следовало разобрать, переложить, если нужно, в папки, которые соответственно надписать. Чертежи и макет очистить от пыли. Все остальное – выкинуть.

Когда он часикам к пяти вечера вернулся, титаническая работа близилась к завершению. В коридоре напротив его двери возвышалась башня аккуратно надписанных папок. К последней склонившаяся над столом Антонина Ивановна как раз приклеивала этикетку. Гора ненужной бумаги, впрочем, тоже тщательно увязанной в кипы, лежала в углу. Рядом стояли закатанные в кальку рулоны. Шкафы были уже пусты. Восхищенный Зощенко сам сходил в мастерскую за рабочей силой. Вскоре и шкафы, и сейф вынесли в коридор, оставив на полу прямоугольники спрессованной пыли. Там же нашлось с десяток карандашей, кое-что еще и даже самописка, о которой Петр Борисович прежде думал, что ее у него увели. Вынесены были и стол, и дорожка, и оба венских стула. В комнате остались пока диван да маленькая тумбочка под телефоном. Зощенко решил домой на ночь не уходить. Как обычно в последнее время, он очень устал от посещения шахты. Расположившись на диване, он принялся рассматривать разные интересные предметы, найденные среди бумаг, как-то: несколько дыроколов, ножницы, чайные ложки, угольники, почетные грамоты, малюсенький сувенирный самоварчик, настольное зеркало и черт-те что еще. В той же куче находилась перевязанная бечевой обувная коробка. Он спросил Антонину Ивановну, что в ней. Та, уместив на тумбочке два стакана чаю с лимоном, сахарницу и тарелку плюшечек собственного производства, взглянула и ответила, что в эту коробку она сложила найденные в шкафах фотографии.

В основном снимки были групповые: то на фоне знакомого копра, то в городе, у памятника Ленину, то – в разнообразных официальных залах. Некоторые сделаны были в Москве, а на одной или двух сурового вида товарищи в полосатых пижамах позировали на фоне чахлой пальмы. Отобрав несколько штук, Петр Борисович бросил остальные, вместе с коробкой, в мусорную корзину. Все понимавшая Антонина Ивановна подобрала одну, невзначай отлетевшую в сторону, чтобы отправить туда же, но, взглянув, протянула осунувшемуся за день начальнику.