Знал я таких начальников, которые в действительности ни о чем не заботились, а войска их любили и именовали их «отцами родными». Я предупреждал ген. Орлова об этом его недочете, но это мало помогло, и он просто не умел привлекать к себе сердца людей. Как бы то ни было, но тут он работал хорошо и со своим корпусом дело сделал.

В это же время 24-й корпус наступал несколько восточнее, от Лиски на Балигрод, Цисну и Ростовки. И этому корпусу было приказано не спускаться с перевала, но тут ген. Корнилов опять отличился в нежелательном смысле: увлекаемый своею жаждой отличиться и своим горячим темпераментом, он не выполнил указания своего командира корпуса и, не спрашиваясь разрешения, скатился с гор и оказался, вопреки данному ему приказанию, в Гуменном; тут уже хозяйничала 2-я сводная казачья дивизия, которой и было указано, как коннице, сделать набег на Венгерскую равнину, произвести там панику и быстро вернуться назад, не беря с собой артиллерии.

klГен. Корнилов возложил на себя, по-видимому, ту же задачу, за которую понес и должное наказание. Венгерская дивизия, двигавшаяся от Унгвара к Турке, свернула на Стакчин и вышла в тыл дивизии Корнилова. Таким образом, он оказался отрезанным от своего пути отступления; он старался пробраться обратно, но это не удалось, ему пришлось бросить батарею горных орудий, бывших с ним, зарядные ящики, часть обоза, около 2 тысяч пленных и с остатками своей дивизии, бывшей и без того в кадровом составе, вернуться обратно тропинками.

Тут уже я считал необходимым предать его суду за вторичное ослушание приказов корпусного командира; но ген. Цуриков вновь обратился ко мне с бесконечными просьбами о помиловании ген. Корнилова, выставляя его пылким героем и беря на себя вину в том отношении, что, зная характер ген. Корнилова, он обязан был держать его за фалды, что он и делал, но в данном случае ген. Корнилов совершенно неожиданно выскочил из его рук.

Он умолял не наказывать человека за храбрость, хотя бы и неразумную, и давал обещание, что больше подобного случая не будет. Кончилось тем, что я объявил в приказе по армии как Цурикову, так и Корнилову выговор. Впоследствии, когда Корнилов, уже в составе 3-й армии, опять не послушался ген. Цурикова и при прорыве немцами фронта 3-й армии не выполнил данного ему приказания, он был окружен со всех сторон и был взят в плен.

Вспоминая об этом, я, хотя и запоздало, сожалел, что благодаря моей неуместной в данном случае уступчивости я подготовил невольно окончательное поражение этой славной дивизии. Странное дело, ген. Корнилов свою дивизию никогда не жалел, во всех боях, в которых она участвовала под его начальством, она несла ужасающие потери, а между тем офицеры и солдаты его любили и ему верили. Правда, он и себя не жалел, лично был храбр и лез вперед, очертя голову.

Противник был разбит, это несомненно, но он далеко не был уничтожен и не потерял своей боеспособности. Поэтому я с большой болью в сердце приказал войскам приостановиться, бросив недоделанное дело, т. е. не уничтожив живой силы противника. Я оставил, согласно повелению главнокомандующего, 12-й корпус в составе трех дивизий пехоты и одной дивизии конницы оборонять перевалы, а 8-й и за ним 24-й корпуса двинул на запад на помощь 3-й армии, которая, подходя к Кракову, действительно находилась в тяжелом, опасном положении.

При этом я, однако, донес, что считаю мой тыл нисколько не обеспеченным и предполагаю, что, как только я уйду вперед, противник опять перейдет в наступление, но уже в моем тылу, и, несомненно, опрокинет 12-й корпус, который не в состоянии бороться с данными ему силами против сильнейшего врага. При этом я добавлял, что Карпаты, в особенности западные, которые значительно ниже восточных, не представляют собой серьезного препятствия, и пехота с горной артиллерией может двигаться повсюду, и что поэтому занятие перевалов нисколько и ни в чем нас не гарантирует.

Получив, однако, подтверждение безусловной необходимости спешить на помощь 3-й армии, я туда и устремился. Но таким образом 8-я армия с четырьмя корпусами флангом своим от русской границы растянулась на 250–300 верст. Линия войск без всяких резервов была настолько тонка, что, очевидно, противник мог прорваться в любом месте, где он собрал бы кулак для удара. Для оказания помощи 3-й армии у меня оставались в руках лишь два слабых по составу корпуса.

Такая стратегическая обстановка мне была непонятна; я считал положение армии очень опасным и был убежден, что австро-венгерцы обязательно воспользуются таким благоприятным для них случаем, что, к сожалению, вскоре и оправдалось, как это будет дальше видно. Я и до сих пор не могу понять, каким образом при отсутствии огнестрельных припасов можно было стремиться дальше на запад, очертя голову, и что руководило моим начальством удаляться столь сильно от нашей базы, совершенно не обеспечивая нашего левого фланга и тыла.

Раньше, чем продолжать далее мое повествование, считаю нужным объяснить состояние 8-й армии к этому времени. С момента перехода через границу, т. е. почти полных четыре месяца, войска почти беспрерывно дрались, имея перед собой, а иногда еще на фланге и в тылу, значительные неприятельские силы.

Армия шла победоносно, вынося почти беспрерывные жестокие бои; она все время несла громадные потери в людях и получала, как раньше было сказано, незначительные пополнения неудовлетворительного качества. Ко времени, о котором я говорю, армия уже растаяла, и дивизии представляли собой не 15-тысячные массы, а их жидкие остатки; были некоторые дивизии в составе 3 тысяч бойцов, и не было дивизии, в рядах которой можно было бы сосчитать свыше 5–6 тысяч солдат под ружьем.

Большая часть кадровых офицеров выбыла из строя убитыми и ранеными, а некоторые слабодушные из них упорно держались в тылу – или по болезни, или получив тыловые места в России. В сущности, прежней армии уже не было. Вот с этими-то остатками и приходилось теперь воевать, бесконечно растягиваясь и разбрасываясь. Нетрудно было предвидеть, что в недалеком будущем нам придется очень тяжело.

8-й корпус был мною двинут через Змигрод – Горлицы – Грибов – Новый Сандец, а 24-й корпус – в том же направлении, но севернее 8-го корпуса.

К этому времени 3-я армия была атакована австро-германскими войсками. В особенности беспокоила Радко-Дмитриева наличность германских войск, которые, несомненно, дрались лучше австро-венгерцев, в особенности первых из них, и Радко-Дмитриев настоятельно просил меня оказать ему поддержку возможно быстрей, что я и выполнил, приказав генералу Орлову немедленно перейти в наступление, хотя бы одной дивизией, на Лиманов – Тымбарк. 10-я кавалерийская дивизия, предшествовавшая войскам 8-го корпуса, была ему подчинена.

Это наступление оказало, действительно, значительную поддержку левому флангу 3-й армии и притянуло на себя большие силы врага.

Растянувшись своими войсками на триста с лишним верст от нашей границы до Новых Сандец, я считал, что управление столь разбросанной армией и на таком расстоянии нецелесообразно и не дает возможности выполнять дальше возложенную на меня с начала войны задачу. Я должен был охранять левый фланг всего нашего фронта с совершенно недостаточными для этого силами, а посему я просил некоторую часть фронта передать на юг в 11-ю армию, что и было исполнено.