Переход в наступление австрийской армии в тылу левого фланга вверенной мне армии с отбросом нашего 12-го корпуса к северу, естественно, поставил 8-ю армию в высшей степени тяжелое положение. Переговорив с начальником штаба армий фронта ген. Алексеевым по прямому проводу, я приказал 10-ю кавалерийскую дивизию форсированным маршем перевести на дорогу к Рошно – Ржешув, чтобы связать этой дивизией 12-й корпус с 24-м, которому, в свою очередь, приказал перестроить фронт с запада, куда они наступали, к югу, а 8-му корпусу мною было приказано тоже форсированным маршем выйти через Тухов и Пильзно – Дембицу на дорогу Ржешув – Кросно в мой резерв.

Одновременно, распоряжением главнокомандующего, 3-я армия стала отходить от Кракова, и ее 10-й корпус также повернул фронтом на юг западнее 24-го корпуса; 12-й корпус в составе трех дивизий пехоты и одной дивизии конницы занимал фланговую позицию на восток от Кросно – Риманов, прикрывая Перемышль. Вместе с тем, мною было приказано командующему 11-й армией выдвинуть одну дивизию пехоты по направлению Санок – Риманов с тем, чтобы возможно быстрее выбросить австрийцев из г. Санка.

В 12-м корпусе, которым я командовал еще в мирное время, состояла 19-я пехотная дивизия, которую я давно знал – еще со времени Турецкой кампании 1877–1878 годов; мне, тогда молодому офицеру, пришлось воевать с ними плечом к плечу, и как тогда, так и в начале настоящей кампании эта дивизия показала отличные боевые качества. В данном же случае, к моему огорчению, она не обнаружила, как мне казалось, достаточной стойкости при наступлении врага. Я был ею недоволен и поэтому перед новым переходом нашим в наступление счел необходимым с нею лично переговорить.

Я приказал выстроить ее в месте ее расположения и поехал к ней. Дивизия в данный момент состояла всего из четырех сводных батальонов, по одному на полк, вместо 16 пехотных батальонов; в каждом из этих батальонов было по 700–800 человек; следовательно, в сущности, дивизия представляла собой всего один полк неполного состава, да и офицеров было немного. Осмотрев дивизию и переговорив с нею, я увидел, что она духом так же крепка, как и раньше, и что причиной постигшей ее неудачи была слишком большая сила противника.

На каждой позиции, на которой она надеялась задержаться, противник с фронта завязывал огневой бой, не наступая, но зато с обоих флангов охватывал дивизию большими силами, и ей все время угрожало полное окружение; вследствие несоразмерности сил дивизии не оставалось иного исхода, как отход с одной позиции на другую. Дивизия принуждена была вести арьергардный бой, который она и выполнила стойко и искусно. Я поблагодарил их за выказанную ими храбрость и распорядительность начальников; я выразил твердую уверенность, что при предстоящих наступлениях с несколько пополненными рядами они покажут противнику, что такое старые кавказские войска.

На другой же день дивизия была пополнена ратниками ополчения, которые были распределены по всем ротам равномерно, и развернулась из четырехбатальонного в восьмибатальонный состав. Несколько дней спустя, т. е. в конце января (1915 г.), при общем переходе 8-й армии в наступление эта дивизия блестяще выполнила свое обещание, стремительно атаковала врага, опрокинула его с маху, взяла обратно Кросно и Риманов и неотступно гнала австро-венгерцев далее к югу. 12-я пехотная и 12-я сибирская стрелковые дивизии не отставали в этом порыве и, охватывая левый фланг противника, заставляли наших врагов почти без задержки уходить назад, теряя по дороге много пленных, часть артиллерии, обозов, всякого оружия и снаряжения.

Таким образом, 12-й корпус отомстил за свою неудачу, в которой не он был виноват, а виновато было то непростительное, невозможное положение, в которое поставило его удивительное стратегическое соображение высшего начальства, не захотевшего принять во внимание никаких резонов. 24-й и 10-й армейские корпуса также выполнили свои задачи, и неприятель был быстро отброшен в Карпаты и должен был опять уступить нам перевалы.

Отраженное нами наступление, как потом выяснилось, велось в значительно больших размерах, чем мы полагали, и преследовало крупные цели: ни более, ни менее как окружение 8-й армии и пленение ее. Ген. Людендорф в изданных им после войны своих воспоминаниях (стр. 103 и 104 русского перевода) говорит: «Генерал фон Конрад[55] стремился к окружению южного русского крыла, имея в виду охватить его из-за Карпат. Для того чтобы выполнить этот план, он сильно разредил свой фронт.

В боях у Лиманова и Лапанова с 3 по 14 декабря ему удалось разбить русских к востоку от Дунайца. Окружение ген. Бороевичем по выходе из Карпат русской армии на участке Сана и Дунайца натолкнулось вскоре на превосходящие силы противника, которые сами немедленно перешли в наступление. Австрийское охватывающее крыло было отброшено назад к Карпатам». Как знает читатель, никаких превосходящих сил у нас в данном случае не было.

Что же касается 8-го корпуса, то он был поставлен мною в мой резерв, и я пользовался этим временем, чтобы привести его в полный порядок, ибо выдержанные им бои к югу от Кракова и форсированный кружной марш обратно к Кросно сильно его переутомили. За это время корпус переменил своего командира, и вместо ген. Орлова, по моему ходатайству, был назначен ген. Драгомиров (Владимир)[56]. Перемена эта произошла вследствие того, что ген. Орлов, заслуживший ужасную ненависть своих подчиненных во время отхода корпуса от Нового Сандеца, выказал значительную растерянность, выпустил управление корпуса из рук и в течение суток даже не знал, что делается с его частями и где они находятся.

Как уже я говорил и раньше, ген. Орлов имел неоспоримые достоинства военачальника, но, как и в прежних войнах, в которых он участвовал, помимо разных других серьезных недочетов, его постоянно преследовал какой-то злой рок, и большинство его распоряжений и действий, невзирая на видимую их целесообразность, выходили неудачными и вызывали всевозможные нарекания и недоразумения. Он был, что называется, неудачником, и с этим приходится на войне также считаться. Мне было его очень жаль, но я должен был им пожертвовать для пользы дела.