Все трое, затаив дыхание, уставились на мутный экран трубки Розинга.

Не жизнь, конечно, но что-то ей подобное зашевелилось в теле фельдфебеля Густава Шмидтке. Он неуклюже поднялся и сел, белая простыня упала с его обнаженного тела. Изображение на экране поехало, так что он снова оказался в его центре — вероятно, кто-то стоял за камерой, которая посылала сигнал, и двигал ее. Шмидтке потянулся и встал. Он сделал два неуклюжих шага, как будто за прошедшую с его смерти неделю уже разучился ходить. Потом раздвинул руки в стороны и, задержав их так на миг, резко опустил вниз, повторяя движение птичьих крыльев. Сделал еще один взмах и подпрыгнул.

Что-то неестественно жуткое было в этом бескровном мужчине с наскоро зашитой простыми суровыми нитками раскуроченной американским пулеметом грудью, который, как ребенок, играющий в птицу, прыгал по чердаку.

— Летит, — прошептал Крупп, — летит! Он летит!

Густав Шмидтке сделал круг по чердаку и вдруг рванулся к окну. Он прыгнул на стекло, и тонкий переплет рамы проломился под его весом. На экране был пустой чердак.

Эбергардт бросился к висевшему на стене телефону.

— Срочно, — закричал он, — срочно соедините меня с группой в Карлсруэ.

Прошла почти минута, прежде чем его соединили.

— Что, что там? — кричал доктор. Потом, молча выслушав, повесил трубку.

— Разбился, — сказал он.

— Как разбился? — воскликнул Крупп. — Они же не могут больше умирать.

— Они не боятся попаданий пуль, — пояснил Колдевей, — но если повреждены элементы центральной нервной системы, координирующей движения, или сами конечности, то, конечно, больше служить они не могут.

— А что там с ним?

— Голова раскололась, о камень ударился, — ответил Эбергардт.

— Ну это ничего! — воспрянул духом Крупп. — Главное, что все получилось! Завтра же доложу его величеству. Можете не сомневаться, господа, — вы получите награду не только от концерна «Крупп», но и от кайзера!

Он повернулся к выходу.

— Да, — бросил Крупп уже на ходу, — доктор, там разлилась эта синяя кровь, да и вообще… Распорядитесь, чтобы всю усадьбу сожгли. Ну и, конечно, тело.

Эбергардт внимательно посмотрел на Колдевея.

— Что с вами, Роберт? — спросил он, когда шаги Круппа стихли в коридоре. — Вы как будто недовольны?

— Мы вернули ему жизнь, — сказал археолог, — а он прожил не больше нескольких минут. Вы уверены, что это было всего лишь бесчувственное тело?

— Нет, — ответил Эбергардт.

— Вот и я не уверен, — мрачно сказал Колдевей.

— А что было потом? — спросил Олег Константинович.

— За три недели нам надо было создать 5000 тел, их привозили каждый день. Потом приехал Крупп, привез пакет с планом удара, который наши солдаты должны были нанести по Парижу. В последний день я уехал в Берлин. Мне повезло. В ту же ночь ваша авиация нанесла удар. От деревни и лагеря не осталось вообще ничего, от пушки — груда искореженного металла. Что было потом, я не знаю. Уже после войны ездил в Шато-Тьерри. Комната машины таблицы судеб не пострадала, но ни самой машины, ни табличек, которые мы перенесли туда из госпиталя, опасаясь налета, я не нашел.

— Вы говорите, что отыскали рецепт крови, которую вливали в людей, в подземельях Вавилона, — сказал князь, — но я доподлинно знаю, что подобные эксперименты производились русскими врачами во время войны.

— Это вполне возможно, — согласился Колдевей, — про кровь было много упоминаний в разных герметических текстах Античности и Средневековья. Александр Великий требовал от своих ученых дать ему эту кровь, мечтая сделать неуязвимую армию, эксперименты ставились при дворе папы Александра Борджиа. Но это он уже для себя хотел. Однако во всех этих случаях речь шла просто о продлении жизни, без того, чтобы влиять на сознание. Мы же нашли уникальный механизм создания рабов и управления ими. Так что я допускаю, что ваши русские ученые, знакомые с текстами алхимиков, могли делать какие-то виды инъекций для придания сил раненым.

Олег Константинович выпрямился, чувствуя, как болит затекшая спина.

— Вас устраивает ваша нынешняя жизнь? — спросил князь.

— Я мечтаю снова оказаться в Багдаде, — вздохнул археолог.

— Если хотите попасть в Багдад, вам надо лететь со мной в Петроград. Во-первых, отсюда нет рейсов, а во-вторых, Ирак — английская территория, и с немецким паспортом вам будет непросто. Я сделаю вам русский. Да и со мной вам будет безопасней, чем без меня.

— Клянусь, я рассказал все, что знал, — испугался Колдевей, — больше я вам не расскажу ни под пытками, ни без них. А если вы решили меня убить за то, что я хотел убить ваших солдат, убивайте сейчас — зачем везти в Россию?

Романов пожал плечами:

— Я же вам обещал, что вы будете в Багдаде. Мое слово слишком дорого — гораздо ценнее вашей жизни.

— А кто вы? — спросил вдруг Колдевей. Он ведь так этого и не знал.

— Я? — задумчиво переспросил Романов. — Я — правнук русского царя.

Под стеклянным куполом бывшего зимнего сада во дворце любовника императрицы Екатерины II, князя Потемкина, заседала Государственная Дума. Ярко светили сквозь стекло потолка газовые лампы прямо на головы ее членов: сидевших справа националистов, умеренных в центре и социалистов с кадетами слева. Ионические[33], женские колонны окружали зал, орлы на парусах[34], которых было проще нарисовать, чем вылепить, смотрели вниз, на ряды узких деревянных пюпитров, амфитеатром сходившихся к думской кафедре и президиуму. Огромный, ростом в две сажени полковник лейб-гвардии Преображенского полка Николай Александрович Романов висел на стене за креслом председателя и, по своему обыкновению грустно, смотрел на членов Государственной Думы. В войну портрет был награжден: ему на мундир пририсовали Георгиевский крест, пожалованный государю за поездку на Юго-Западный фронт.

Заседание началось экстраординарно: приехал министр внутренних дел Иван Щегловитов, чтобы лично выступить по внесенному правительством закону. Встревоженным руководителям фракций, собравшимся у дверей министерского павильона, где переодевался Щегловитов, было объявлено только, что закон касается строительства над Петроградом стеклянного купола, — о подготовке такого проекта последние несколько дней писали газеты, но никто его не видел, — и мер, к тому необходимых. От фракций требовали предварительной встречи и обсуждения, но охранявший вход в павильон чиновник Министерства внутренних дел закрыл собой дверь и категорически отказался пускать депутатов внутрь.