— Плохо врубаешься, Аристарх. Могила за гиблые дела не берется. Он свое с этого получил, будь уверен, а Сошкина с Коптилиным подставил. Все, нет их больше, а с трупов спрос невелик. Твой поезд ушел, Аристарх. Если подставы Могилы в морге, то дело уже сделано. А после драки кулаками не машут. Могила быстро заметает следы. Ты его хоть к стенке ставь, ничего не добьешься.

— Если не поймаю третьего. Козью Ножку. Что о нем узнал?

— Глухарь. Он московский. Могила с ним на вы. За Козьей Ножкой клан стоит, его не замочишь и не подставишь. Если Могила и договорился с ворами из Москвы на командировку Козьей Ножки, то он за него ответ держать будет. Питер с Москвой воевать не станет. Лучше худой мир, чем глупая резня. Это все понимают.

— Козья Ножка еще в Питере, и я должен его взять.

— Многие пытались. Тебе, Аристарх, проще в плавках и пляжных шлепанцах на Эверест взобраться и насморк не прихватить. Ничем тебе помочь не могу. Знаю только, что его Артемом зовут. А может, и это не имя, а вторая кликуха. Никто, кроме Могилы, его в глаза не видел. Даже примет его не знают. Но если Могила покончил с подставами, то и Козьей Ножке в Питере уже делать нечего. Не ищи. Только время потеряешь. Чего тебе надо, Аристарх? Заложник освобожден, бандиты уничтожены. Сдавай дело в архив и вздохни с облегчением. Выходя из сортира, уже поздно пыжиться. Сам прикинь. У тебя на руках ни одного козыря нет. Да и с кем за стол садиться? Игроков тоже нет. Игра закончена, барыши поделены, все разошлись. Ты один остался в темном зале за пустым столом.

— Ладно. Мы еще увидим, закончена игра или только начинается.

* * *

В Русском музее Трифонову посоветовали обратиться к реставратору Лепко Тарасу Наумовичу. Коренному петербуржцу, который проработал в музее больше пятидесяти лет, а сейчас доживает свои дни в доме престарелых, но сохранил трезвость ума и хорошую память. Лучше его никто не ответит на вопросы, интересующие милицию.

Пришлось ехать в Зеленогорск.

Дом престарелых под названием «Тихая гавань» выглядел очень респектабельным заведением и числился за Академией художеств, но поддерживали его частные спонсоры, принимавшие клиентов в обмен на их жилплощадь. Кто кого спонсировал, это еще вопрос, но одинокие старики здесь неплохо себя чувствовали и на условия не жаловались.

Тараса Наумовича нашли в шезлонге на берегу залива, укрытого пледом из верблюжьей шерсти.

Пожилой мужчина с длинным лошадиным лицом, в очках со стеклами, похожими на линзы, очень долго изучал удостоверения своих гостей, словно собирался взять их на реставрацию.

— Ко мне часто обращались с таможни и следователи ФСБ, КГБ, НКВД, что, собственно, одно и тоже, но из прокуратуры за консультациями ко мне не приходили. Так что у вас за проблемы, господа сыщики?

— Нам сказали, что вы один из лучших специалистов по русской живописи девятнадцатого века. Выполняли заказы на реставрацию картин от частных лиц.

— Конечно. Это не возбранялось законом, а налоги с меня, как я догадываюсь, за давностью лет вы собирать не собираетесь. Частными лицами в те времена были очень высокопоставленные чиновники, государственные деятели.

— Нас интересуют люди, неравнодушные к произведениям Федотова. В городе пропала целая коллекция художника. Ее украли из квартиры хранителя коллекции, который сейчас лежит в больнице. Хозяина же картин мы найти не можем, а сам он не объявляется. Что скажете, Тарас Наумович?

— Я видел много подделок под Федотова, как впрочем, и под других великих живописцев. Подлинников Федотова очень мало. И те, что есть, хранятся у московских коллекционеров. В Питере хорошая коллекция была у одной дамы. Во время блокады из ее фонда выкрали пять лучших работ. Осталось семь. После войны она продала фамильную коллекцию одному крупному военачальнику. Того после смерти Сталина и расстрела Берии посадили. Родственники в это время успели продать семь картин знаменитой балерине из Мариинки. Она выставила их в фойе театра. Многие, возможно, еще помнят эту выставку. Интересно, что многие ценители живописи приходили в театр ради картин. Она узнала об этом и стала выставлять картины только в те дни, когда сама участвовала в спектаклях. Пошли сплетни, будто балерина уже не в состоянии собирать публику собственным искусством, а притягивает зрителя живописью Федотова. Вы должны делать скидку на время. Это сейчас ходят только на модных авангардистов и только светская публика, состоящая из «новых русских» и поп-звезд. На Федотова сегодня никого на аркане не затянешь, а в Русский музей приходят только туристы да и то для галочки, чтобы отчитаться где-нибудь в Хабаровске, что они побывали в знаменитом музее. Балерина вспыхнула от негодования и решила продать коллекцию. Тут слетелся из-за границы весь старый свет. Не сами эмигранты, конечно, а их адвокаты. Но вывозить картины из СССР никому не позволили. И тогда, насколько я помню, коллекцию купил Данила Никитич Володарский. Крупный дипломат, посол СССР в— Берлине, потом в Австрии. Ко времени покупки он заведовал международным отделом в Ленинградском обкоме партии. Насколько мне известно, он коллекцию не продавал. Если он еще жив, то она хранится у него, если умер, то спрашивайте у родственников. Володарский был честолюбивым собственником и вернисажей не устраивал. Скупой рыцарь, сидевший на своих сокровищах и никого к ним не подпускавший.

— А о судьбе украденных пяти картин вам ничего не известно?

— Нет. На рынке появлялись лишь слабые копии. Очевидно, их вывезли за границу. После войны, когда наши возвращались с фронта, граница была полупрозрачна, тяжелый железный занавес еще не упал. Думаю, что тогда их и вывезли. Но с уверенностью утверждать не могу. Иногда сорока на хвосте приносила слухи с той стороны кордона, будто то там, то сям выставлялись картины Федотова из коллекции Голицыных, те самые, что числились украденными.

— Мы проверяли уголовные дела времен блокады. Уголовного дела по факту кражи картин не существует. Анастасия Голицына не стала писать заявление об исчезновении картин.

— У меня на этот счет есть своя версия, уважаемые господа. Вы о блокаде мало что знаете. Но были в Питере люди, имеющие доступ к неприкосновенным продуктовым запасам. Они меняли хлеб на золото. Каждый выбирал жизнь и терял золото. Я думаю, что Голицына обменяла на хлеб пять лучших картин из своей коллекции и даже написала дарственную на них. А то, что их выкрали, не более чем слух, выгодный покупателю. Он-то знал, что картины приобретены официально.

Но слух защищал его от нежелательного уголовного дела. Вот почему она отказалась писать заявление в милицию. В то время за мародерство грозил расстрел без суда и следствия. А так, и волки сыты и овцы целы. Но сразу хочу оговориться, что это мое личное предположение, основанное на жизненном опыте. Ведь мне самому пришлось пережить блокаду. Я знаю, как в те страшные дни у людей ломалось представление о ценностях, когда смерть стучалась по нескольку раз в день в один и тот же дом.

— Мы вам очень благодарны за беседу, Тарас Наумович,— произнес Трифонов, замечая, как старик начал дремать.