— Мастер Хонор, верни свое изделие в горн!

А потом быстро отвернулся и пошел прочь. Смотреть, как на несчастном мерзавце вспыхивает одежда, как проклюнувшийся из-под нее жидкий металл течет по живой плоти, было невыносимо и отвратительно даже старому мерзавцу Якшу, имевшему при своем дворе отменных палачей и никогда не гнушавшемуся лично присутствовать при допросах.

Душераздирающие вопли быстро утихли.

«Эх, вот бы и в самом деле так!»

Якш вздохнул и сморгнул сладостное видение. Он, прежний, поступил бы так, не задумываясь. Он, нынешний, просто не мог так поступить. Не мог убить так жестоко и страшно. Вот просто не мог, и все тут.

«Даже ради нее?» — спросил его кто-то изнутри его самого.

«Даже ради нее! — твердо ответил Якш. — Должен быть другой выход. Напряги свои мозги, владыка!»

Совершенно живой враг, ухмыляясь, глядел на него. Он даже распахнул одежду, дабы похвалиться своей чудесной броней, а сломанная рука болела все сильней, и все трудней было отыскать выход… а может, не стоит все так усложнять, владыка?

— А меч у тебя тоже гномий? — быстро спросил Якш.

— Самый что ни на есть! — похвалился агент, обнажая клинок. — И фехтую я получше твоего, так что и не думай!

— И мастера, клинок отковавшего, тоже знаешь?

— Само собой, — осклабился агент. — Великий мастер Гейр Хеддин.

— Великий мастер Хеддин, верни свое изделие в горн!

На сей раз Якш и вправду сказал это. Спокойно и чуть устало. Без лишнего пафоса и прочих вытребенек, что столь часто свойственны владыкам гномов.

Надо отдать должное агенту: меч он отбросил гораздо раньше, чем тот раскалился, а когда разглядел, во что тот превращается, упав на землю, то сорвал с себя гномью кольчугу куда быстрей, чем меч стал лужицей расплавленного металла.

Чего он не учел, так это того, что у Якша сломана только одна рука. Ухватив незадачливого агента за причинное место, Якш рывком усадил его на пятую точку, после чего милосердно казнил мгновенным ослепительным ударом в голову.

Поднял отброшенную кольчугу, хоть память какая-то о друге будет! — упихал ее неловко в заплечную сумку и, закинув оную за плечо, зашагал дальше. Пыльная дорога струной ложилась под ноги, вот только мотив выходил пока невеселый, болела опухающая рука, да на душе пакостно было.

* * *

Рука болела. Сильно болела. Даже очень сильно. Якшу она казалась какой-то отдельной от него личностью, чуть ли не восставшей провинцией, с которой никак не удается договориться и замирить ее нечем. Она не соглашалась не болеть сейчас, подождать до ближайшего селенья, — а уж там-то он ее непременно самолучшему лекарю покажет! — нет, ей было больно прямо сейчас, вот она сейчас и болела, а на всякие там увещевания, просьбы и угрозы ей было плевать.

Якш спешно соорудил нечто навроде лубка. Одной рукой, конечно, не очень соорудишь, но что ж делать, когда помочь некому?

Так и пошел. Шаг за шагом, от одного поворота дороги до другого, от одного до другого… И хоть бы какое селение — так нет же! Идешь и идешь, а вокруг ни души живой.

Духи Пламени, болит-то как!

Якш и не заметил, как начал считать камни.

Первый… второй… третий… четвертый… пятый… четырнадцатый.

Камней стало четырнадцать, и они окружали Якша со всех сторон. Незримые постороннему глазу, призрачные камни… Он видел их так же отчетливо, как солнечный свет на листьях или тропу под ногами.

Это было очень старое, немногим гномам ведомое искусство. Вытеснение боли посредством созерцания камней. Говорят, придумали его задолго до появления эльфьих обезболивающих эликсиров. А с появлением оных стали забывать. Эликсир-то ведь проще выпить. На это любой дурак способен. Созерцание камней отодвинулось в прошлое. В область преданий и сказок. Превратилось в таинство, хотя никто его таковым не задумывал. Владели этим древним искусством лишь потомственные воины, да и то не все.

Якш им владел.

Страдающие от ран гномы-воины мысленно создавали вокруг себя круг из камней, а потом расслаивали сознание, погружая каждую его часть в отдельный камень. Боль оставалась снаружи. За кругом камней.

Чем больше камней мог вообразить себе воин, тем более боеспособным он оставался. Тот, кто мог вообразить лишь один камень, и сам валялся камнем, лишь дышать и способный. Четырнадцать камней позволяли Якшу двигаться как ни в чем не бывало.

Он шел и шел, все больше погружаясь в неохватную глубину камней, проникая в их сокровенную тайнопись. Это для человека даль раскрывает свои объятия и манит его вперед и вперед к неуловимому горизонту, для гнома даль раскрывается вглубь.

Что-то бурчала скрипка. Бурчала, ворочалась в котомке. Якшу было не до нее. Вот уж чего он не собирался делать, так это возвращаться обратно к боли. По крайней мере, пока не доберется туда, где ему помогут. Так что потерпи, милая, успеем еще наговориться, недосуг мне с тобой разговоры разговаривать. Вот подлатают меня хоть как-то, тогда другое дело, а пока — прости. Мне камни созерцать надо, а это дело тонкое, с разговорами несоединимое.

Скрипка решительно толкнула Якша в бок и вдруг… вывалилась из совершенно целой и абсолютно закрытой котомки. Якш дернулся, ругнулся и, потеряв сосредоточенность, выпал наружу из блаженной глубины камней. Спасительный круг растаял, и боль злобной кусачей тварью вцепилась в руку. А кроме того, Якш заметил еще несколько весьма неприятных вещей:

Во-первых, была уже ночь — и когда успела?

Во-вторых, он, сам того не замечая, сошел с дороги и забрел в дремучий лес — как же это он так? Вот тебе и потомственный воин!

А в-третьих, он был не один. Из глубин леса на него кто-то смотрел.

Среди приятных вещей можно было назвать лишь одну — скрипка никуда не делась. Как лежала себе смирненько в котомке, так и лежит.

«Пригрезилось», — подумал Якш, лихорадочно соображая, что же ему теперь делать со сломанной-то рукой, если тот, кто столь пристально смотрит на него из глубин леса, — враг. Сразу припомнились все гномьи россказни о лесных чудищах, с самого детства и до седых волос слышанные. Да, конечно, старый бард говорил, что их не бывает, но… а если все же? Это он тогда говорил, что не бывает, а страшно-то теперь!

Поймав себя на столь детски жалобной мысли, Якш фыркнул и, наплевав на все страхи, решительно потребовал:

— Покажись!

— Сам покажись! — прозвенел мелодичный смех. — Меня и без того видно!

— Мне — нет, — язвительно возразил Якш.

— А ты глаза протри, увалень бородатый! — откликнулись ему.

— Не до глаз мне — рука болит, — пожаловался Якш.

— Сейчас не будет, — пообещал из леса переливчатый голос.