рука его, отнесенная в сторону, опиралась о перила, из-за плеча тянулась вверх струйка дыма. Молочаев повернул голову на звук шагов, увидел Евлампьева и повернулся всем телом.

— Закурить уже не предлагаю,— сказал он веселым голосом, подправляя рукой с сигаретой свои светлые металлические очки на переноснце.— Знаю: бессмысленно.

— Да, ни к чему, — проговорил Евламмпьев. Он не знал, как начать, и наступило молчание.

Молочаев смотрел на него, курил, поднося сигарету ко рту, затягиваясь, выдыхая дым, и ждал. На губах у него была еле заметная, невидимая почти улыбка ожидания.

— Евгений… Иванович, — начал наконец с трудом Евлампьев.— Скажите мне… я вот вас хочу спросить…

Он снова запнулся, и Молочаев вставил в образовавшуюся паузу, слегка разведя руками:

— Пожалуйста, Емельян Аристархыч. Вполне к вашим услугам.

— Скажите мне…— начал Евлампьев по второму разу, — это что, это правда, что шагающне балки больше теперь не будут ставиться на машины?

— Не знаю, — выдыхая дым, сказал Молочаев.— Во всяком случае, сейчас, какие машины есть в работе, ни на одну не ставятся.

— И на вашу установку тоже?

— И на нашу тоже. Я же говорю — ни на одну.

— Но позвольте, ведь она же слябовая!.. — Евлампьев, будто со стороны услыша себя, почувствовал, что говорнт с совершенно ненужным, неуместным возмущением, но был он уже и не волен управлять своим голосом. — Вель для сляба-то уж точно нужны балки!

Молочаев молча, так же, как минуту назад, слегка развел руками, как бы говоря: ну что же делать! Улыбки на губах теперь у него не было, и лицо приобрело какое-то застывшее, высокомерно-терисливое выраженне.

— Это что, Слуцкера идея? — спросил Евлампьсв.

— Помилуй бог, — сказал Молочаев.При чем здесь Слуцкер? Воля начальства.

— Хлопчатникова? — Евлампьев спросил и тут же и ответил, уверенный, что так и есть: — Не можст быть. Мы сами с ним в свое время бились над этими балками.

— Да конечно не Хлопчатников, кто о нем говорит? — Молочаев шагнул к мусорному бачку, нажал на педаль, крышка вскинулась, и, поплевав на окурок, он бросил его в открывшуюся круглую темноту.

— Из министерства, Емельян Аристархыч,— сказал он, сходя с педали. — Из министерства, в приказном порядке, кулаком по столу: так — и не иначе. Ясно?

Евлампьева, как тогда, когда они стояли здесь же, на этой же площадке, и Молочаев по-залихватски подмигнул ему: «Емельян Аристархыч не арбитр. Ему теперь садик купить, в земле копаться»,— точно, как тогда, неприятно и больно покоробило это снисходительное, будто бы похлопывающее по плечу: «Ясно?» Он зажал подбородок рукой и стал слегка массировать его, чтобы удержать себя, чтобы не позволить себе какой-нибудь резкости.

— Нет, Евгений Иванович, — сказал он,— мне неясно. А почему, собственно, надо так слепо подчиняться неразумному приказу? Вот что ясно: что неразумному. Ведь вы же конструктор, и уже с немалым опытом, вы знаете, что на слябовых ролики не будут давать сортового слитка, половина в брак пойдет, — почему же вы как конструктор соглашаетесь с подобным решением, разрабатываете его?..

— Отвечу, — перебил Молочасв. Выраженне его лица было все то же высокомерно-терпеливое, но теперь в нем, какой-то складкой, какой-то мышцей, обозначилась еще и усмешка.Вам ясно одно и неясно другое. Мне тоже ясно одно и неясно другое. Неясно, во-первых, почему вы высказываете все эти претензии мне? Я руководитель группы, а не инженер проекта. Неясно, во-вторых, чего вы вообще в это дело мешаетесь? — Не отрывая от Евлампьева взгляда, он подтолкнул очки на переносье и на мгновение прервался, сглатывая слюну. Он всегда, говоря, глядел собеседнику прямо в глаза, и Евлампьеву это всегда же очень нравилось.— Ну, уж раз мешаетесь, я вам отвечу. По тому пункту, который для вас неясен, а для меня абсолютно ясен. Я конструктор, вы правильно сказали, именно конструктор. Ставьте передо мной задачу как перед конструктором — и я ее решу. Как конструктор. Но если мне какой-то там дуб приказывает: «Надо так, и только», — бога ради! Я не топор, чтобы рубить его. Раз я от дуба завишу, бога ради, я сделаю так, как он хочет. Даже постараюсь, чтобы вышло покраснвее, поизящнее. Я конструктор, и все эти административные игры меня не интересуют.

— Да какие же это административные! — вырвалось у Евлампьева.— Это же чисто конструкторская…

— Это вам так кажется, что конструкторская, — снова перебил его Молочаев.— А на деле — самая настоящая административная игра во всезнайство. Ну, раз ты себя мнишь богом, то что ж, я — червь… И нечего со мной, Емельян Аристархович,— без всякого перехода сказал он,— говорить в таком отчитывающем тоне. Вам я, слава богу, не подчиняюсь!

«А ты со мной в каком говоришь!» — так и просилось у Евлампьева с языка, но он осилил себя, не сказал этого — как и всегда во всей своей жизни в подобных случаях осиливал. Если тебя обозвалн дураком, не следует кричать ответно: «Сам дурак!» — тогда уж вот точно выставишься дураком, это последний предел, раз дело дошло до оскорблений, и надо просто повернуться и уйти.

И ничего не говоря, он повернулся, вышагнул через порожек в коридор и пошел в бюро. И со стороны, наверно, казалось, что у старика просто болят зубы: идет, поглаживает себя по челюсти, минет ее. успоканвая боль, — оттого и тащится еле-еле.

❋❋❋

— Что же, так прямо и сказал: «Я вам, слава богу, не подчиняюсь»? — с возмущением спросила Маша,

Евлампьева всегда, хотя он и не говорил ей об этом, несколько смешила та горячность, с которой она переживала обычно всякие рассказы о его делах. Правда, вот в таких случаях, как нынешний, когда угнетала, выворачивала душу, давила обидой сердце свершившаяся несправедливость, это ее горячее, активнос сочувствие успокаивало, давало облегчение, — и сейчас было так же.

— Да, так и сказал, — с горечью пожимая плечами, подтвердил Евлампьев.— Нечего, мол, тебе, старому ослу, поучать меня.

— А ты еше к нему всегда хорошо относился. Выдвигал его. Руководителем группы сделал.

— Ну, положим, руководителем группы я его не делал,— пробормотал Евлампьев.

Напоминание о прошлом отношении к Молочаеву было тягостно.— Рекомендовал просто… А уж прислушаться или…

— Ой-ой, ты куда, хватит! — прервала его Маша.— Хватит мне, куда ты столько!..

У них скопилось несколько недоеденных зачерствевших батонов, Маша решила нынче избавиться от них,