— А нет никого, кто ухаживал бы за вашим внуком? Няня или сиделка?

— Нет, сами справляемся. На самом деле с ним немного хлопот. Надо только привыкнуть к его режиму. — Гупта выдавил на чипе еще каплю кетчупа и передал внуку. — Конечно, было бы легче, будь моя жена еще жива — Ханна чудесно умела обращаться с детьми. Майкла бы она любила всем сердцем.

Дэвид ощутил приступ сочувствия к старику. Когда он брал у него интервью для книги, Гупта сообщил ему о целой череде личных трагедий, которые постигли его в годы, прошедшие после работы с Эйнштейном. Первый его ребенок, сын, умер от лейкемии в двенадцать лет. Несколько лет спустя Ханна Гупта родила дочь, но ребенок сильно пострадал в автомобильной катастрофе. В восемьдесят втором году, когда профессор оставил физику и создал софтверную фирму, благодаря которой потом разбогател, его жена погибла от инсульта в возрасте сорока девяти лет. В какой-то момент беседы Амил показал Дэвиду ее фотографию, и сейчас Дэвид ее вспомнил — темноволосая восточноевропейская красавица, стройная и неулыбчивая.

Что-то еще Гупта говорил о своей жене во время той беседы, что-то такое тревожное, но Дэвид не мог вспомнить подробностей. Он посмотрел на профессора, вывернувшись на сиденье:

— Кажется, ваша жена тоже училась в Принстоне?

Старик поднял взгляд от кетчупа, который выдавливал на очередной ломтик картофеля:

— Не совсем так. Она посещала некоторые семинары для аспирантов на физическом факультете, но никогда там не числилась. У нее был блестящий научный ум, но обучение ее прервала война, и поэтому соответствующих дипломов и степеней у нее никогда не было.

Теперь Дэвид вспомнил: Ханна Гупта пережила Холокост. Она была среди тех еврейских беженцев, которым Эйнштейн помог перебраться в Принстон после войны. Он спасал европейских евреев, спонсируя их иммиграцию в Штаты и находя им работу в лабораториях Принстона. Вот так жизнь свела Амила и Ханну.

— Да, у меня остались очень теплые воспоминания об этих семинарах, — продолжал Гупта. — Ханна сидела в задних рядах, и все мужчины украдкой на нее поглядывали. Конкуренция за ее внимание была напряженной. И Жак с Гансом тоже ею интересовались.

— Правда? — Дэвид был заинтригован. В предыдущем своем интервью Гупта ничего не говорил о романтическом соперничестве среди ассистентов Эйнштейна. — И жаркая была конкуренция?

— Не особенно. Мы с Ханной оказались помолвлены раньше, чем Жак или Ганс решились с ней заговорить. — Профессор улыбнулся, вспоминая. — Но слава богу, мы остались друзьями. Ганс у меня был крестным обоих моих детей. Особенно тепло он относился к моей дочери после смерти Ханны.

Потрясающе, подумал Дэвид. Жаль, он этого раньше не знал и не включил в книгу.

Тут же он сообразил, насколько это дурацкая мысль. То, что Эйнштейн открыл единую теорию поля, а в книге об этом ни слова, — куда большее упущение, чем любая другая деталь биографии.

Проехав еще несколько миль, они свернули на окружной хайвей номер тридцать три — однополосная дорога, змеящаяся среди холмов. Хотя светлого времени оставалось еще больше часа, на дорогу ложилась тень от крутых заросших лесом склонов. Порой попадался истрепанный непогодами дом-трейлер или же ржавеющая под деревьями брошенная машина, но других признаков цивилизации не было. Дорога была теперь пуста, если не считать микролитражки и желтого спортивного автомобиля в четверти мили позади.

Моника снова глянула в зеркало заднего вида. На заднем сиденье профессор Гупта передавал Майклу еще ломтик картофеля с кетчупом, прямо в рот, будто кормил птенца. Дэвиду это зрелище казалось трогательным, но Моника, глядя на него, покачала головой.

— А где сейчас ваша дочь, профессор? — спросила она.

Он скривился:

— В Коламбасе, в Джорджии. Подходящий для наркоманов город: рядом Форт-Беннинг, где солдатам легко достать метамфетамин.

— Вы не пытались устроить ее на лечение?

— Пытался, и много раз. — Он опустил голову, глядя на пакетик кетчупа и морща нос, будто унюхал какую-то дрянь. — Элизабет — женщина очень упрямая. Талантлива так же, как ее мать, но даже школу не окончила. Удрала из дому она в пятнадцать лет и с тех самых пор живет в грязи. Я уж не стану вам говорить, на что она живет, потому что это слишком противно. Даже не будь Майкл аутистом, я бы его все равно взял под опеку.

Моника опустила брови, и между ними залегла морщинка. За последние сутки Дэвид успел выучить, что это означает. Сейчас ее гнев несколько удивил его: ведь ее собственная мать сидит на героине, и этот опыт, казалось бы, должен вызвать в ней сочувствие к бедам Гупты. Но куда там — казалось, ей хочется перегнуться к заднему сиденью и схватить профессора за воротник.

— Ваша дочь не пойдет на лечение, когда предлагаете вы, — ответила она. — Слишком между вами много злости. Нужно, чтобы кто-то со стороны вмешался.

Гупта подался вперед, прищурив глаза. Сейчас и он рассердился.

— Я это тоже пробовал. Просил Ганса приехать в Джорджию и хоть сколько-нибудь наставить ее на ум. Он приехал в трущобу, где тогда жила Элизабет, выбросил все ее наркотики и записал в амбулаторный центр лечения. Он ей даже приличную работу нашел, секретаршей у одного генерала в Форт-Беннинге. — Гупта ткнул пальцем в сторону отражения Моники в зеркале. — И знаете, сколько это продлилось? Два с половиной месяца. Потом сорвалась снова, перестала ходить в клинику и работу тоже потеряла. Вот тогда Майкл и переехал ко мне насовсем.

Старик, тяжело дыша, опустился на сиденье. Майкл сидел рядом, ничего не замечая, терпеливо ожидая очередного чипса. Профессор вытащил его из пакета, но руки у него дрожали так, что он не мог выдавить кетчуп. Дэвид собирался спросить, не нужна ли ему помощь, но тут вперед пронесся желтый автомобиль, который секунду назад был сзади. Он летел не менее восьмидесяти миль в час по извивающейся дороге, вылетая на встречную полосу, хотя обгон здесь был запрещен.

— Бог ты мой! — воскликнул пораженный Дэвид. — Это что еще такое?

Моника подалась вперед, посмотреть получше.

— Не патрульная машина. Разве что копы Западной Виргинии теперь разъезжают на «феррари».

— На «феррари»?

Она кивнула:

— И очень неплохом. «575 маранелло купе». Их во всей стране всего пятьдесят. Стоит примерно втрое против моего «корвета».

— Откуда ты знаешь?

— Декан политехнической школы Принстона на таком ездит. Я его все время вижу в автомастерской Кита. Машина восхитительная, но регулярно ломается.

«Феррари» пересек двойную желтую, возвращаясь на свою полосу, но не умчался прочь, а стал замедлять ход. Вот его скорость снизилась до семидесяти, потом шестидесяти, потом до пятидесяти миль в час. Через несколько секунд он уже полз тридцать миль в час ярдах в десяти впереди, и Моника не могла обойти его — за поворотами дороги ничего не было видно.

— Он что, спятил? Сперва летит как на пожар, а теперь пейзажами любуется?