от такого крика. Всем страшно, и побоятся не то, что слово промолвить, но и пошевелиться!

И всё. Данучи только что забыл, как попрощался с Люмуа, и, теперь, он помнил, лишь о войне. Ничего, кроме неё, в голове не осталось…

Одним движением нарисовал очередную душу, и сразу же посыпал чёрный снег, и все забыли про белые снежинки.

Сначала снова всех пронзила тишина, а затем за стеной послышались крики и рёв, и звуки рвущегося тела. Кто был на этой стороне не шевелился, лишь слушал, что там за стеной. На лицах нарисован ужас – боялись, что стена рухнет, и их постигнет та же участь, что и тех, кто за стеной.

Две минуты дикости, и снова тишина.

Данучи схватил меч и швырнул в стену, и та рассыпалась, показав всем, что теперь за нею находится.

За стеной лишь белые барсы, преклонили головы художнику, а авры бежали, но не у всех спасительные ноги. Не все способны убежать, когда на пятки смотрит зверь.

Два великих разума бились между собой, а всё решил какой-то неразумный, разъярённый, ведомый чьей-то волей зверь.

Люди забыли про страх и воодушевились, застучали мечами в свои барабаны в виде щитов, будто забыли, что миг назад радовались миру. Но победа важнее, чем мир…

Лишь настоятель авров долго стоял, застыв на одном месте и не бежал. В душе его был хаос, а не страх. Он смотрел на Данучи и искал в нём какой-то ответ, но ответов в нём слишком уж много, чтобы найти среди них один, хоть один истинный. Ушёл, когда стало не безопасно, когда Данучи заметил его взгляд…

Сражение закончено. Победили люди, но седьмую часть населения их планеты уже не вернуть. Хотя, кто их там считает? Кому это надо?

Воины были заняты убитыми и ранеными товарищами, а Данучи стоял в стороне, со стаей принадлежащих ему зверей. За два движения кисти нарисовал душу их Рода, и теперь они навечно покорённые им, готовы лишь служить и кланяться.

Полководец направлялся к нему, его глаза ликовали, ведь победа была неожиданна, и от этого более вкусна, и вкус не очевидный.

–Мы прогнали их! Мы изгнали нечисть с нашей территории! – воскликнул он, с восхищением глядя на Данучи. – Они вновь вернулись в свои туманы!

–Это не наша территория, – ответил тот, не обменявшись взглядом.

Полководец промолчал на это, подумал о чём-то и продолжил о более важном, не боясь перемены в художнике, хоть ещё и не был к ней готов.

–Почему бы тебе не вступить в мой верный отряд?

–В какой отряд? – словно насмехаясь, спросил Данучи.

Художник от души расхохотался, но полководец был невозмутим!

–В нём двенадцать верных мне людей, ты будешь тринадцатым – счастливое число. Оно принесёт нам власть.

–Мне не нужна власть!

Ответ был сквозь зубы, переполнен ненавистью, и полководец почуял поражение. Раньше в поражениях винил свою предсказуемость. Верные слуги становились врагами, друзья теряли интерес, а близкие не верили в него, потому вычеркнул из жизни эту черту, и всё изменилось. Изменилось всё настолько, что из нищего отброса он превратился в полководца.

–Служи мне, просто, ради планеты…

–Мне неизвестна верность, – мягко ответил Данучи, резко посмотрев в глаза.

–Ты лжёшь! – взорвался полководец, но тут же пожалел об этом, увидев ярость в глазах художника, и попытался перевести тему. – Белые барсы, они теперь на нашей стороне. С ними мы легко закончим войну.

–Разве, это не конец?

–Это лишь начало! – покачал головой полководец, мягко улыбнувшись своими тусклыми, почти белыми глазами.

Лицом похож на птицу, но не умел летать. Покрыт сотнями морщин, но не готов состариться.

Данучи видел в этом печальный конец, потому до конца быть с ним не собирался. Щёлкнул пальцами, и барсы сорвались с места. Полководец испугался, но зря – те лишь скинули серебряные доспехи, вдохнули свободного воздуха, и с неверием взглянули на художника.

Художник кивнул им головой, словно подтверждая их безмолвный вопрос, и барсы бежали в далёкую степь, барсы были свободны.

–И зачем ты это сделал? – разочарованно промолвил полководец.

–Не дрогнут руки жизнь отнять у разумного, но не моё – губить неразумное, то, что никогда не станет мне врагом, – затем остановил слова, хитро улыбнулся и добавил, – продолжение без меня, у нас уговор. Мы все художники – одни творят, что хотят, другие лишь по нужде. Я не тот, кем ты сможешь легко управлять, не подам я руки, если будешь на дне, полководец!

Слова задели, полководец задумался не на долго и воскликнул в ответ:

–Я тоже был гордый!

–А сейчас?

–Сейчас я думаю не только о себе.

–А о ком же ещё? – с сарказмом спросил Данучи.

–Я думаю о людях…

Арлстау заметил, что тень силуэта ещё больше исчезла с Данучи, его черты лица начали прорисовываться и были очень знакомы – настолько, что поверить в это было сложно. Все черты говорили о том, что не верят в слова полководца.

–Завтра не будет честного боя на открытой местности. Завтра мы будем брать город, – признался ему старик.

–И…

–Это важный город – эпицентр их власти, столица их мысли. Если проиграем, то дадим им надежду и отбросим себя далеко назад; если победим, то никто не осмелится с нами воевать. Признайся, ты ведь сам желаешь завершения войны. Для этого одной битвы будет мало. Вторая битва принесёт покой, а в третьей ты найдёшь своё призвание.

–Ты пытаешься меня мотивировать? – усмехнулся в ответ силуэт. – Тебе не дано видеть будущее! Лишь раз может родиться человек, способный осветить дорогу на века, только вот, дорога эта завершится…

–Тебе лишь решать. Я уверен, что ты в одиночку способен захватить их столицу, но у тебя есть выбор: либо ты, либо всё моё войско, либо мы все вместе. Об уговоре нашем помню, ни раз его продлевал, буду рад продлить его ещё…

Не пытался задеть последними словами и не задел.

–Никогда не видел их города, – задумчиво прошептал Данучи.

–Внутри них никто из ныне живущих людей не был. Сам знаю о них лишь по легендам, – заинтриговал полководец и намеренно повернулся спиной, чтобы уйти, но, услышав фразу: «Я отправлюсь в город утром!», остановился и широко улыбнулся, представив то, о чём мечтал, но Данучи этого не видел и продолжил: «На закате город будет ваш! На закате навсегда твой путь покину!» …

Как не потычь пальцем в небо, не догадаться младому художнику, что будет делать тот, кто свой дар несёт пол века, а, может, и