Каден узнал отвращение во взгляде Тана – так наставник нередко смотрел на бестолкового ученика.

– Раз струсили, я сам ею займусь. Держитесь подальше. Она проворнее и сильнее, чем кажется.

– А твой возлюбленный повелитель? – осведомился Хеллелен. – Будет вольно бродить по Сердцу?

Кадену хотелось возразить. Он не посягал командовать ишшин, но, будучи императором Аннура, имел с ними общую задачу – охранять врата. И рассчитывал, самое малое, на вежливый прием, на взаимное уважение. И что ему позволят сказать свое слово в решении судьбы Тристе. Впрочем, как говаривали хин: «Надеждой не напьешься, не надышишься и не наешься. А вот задушить тебя она может».

Он уже начал подозревать, что приход к ишшин был ошибкой, и серьезной ошибкой, но, стоя безоружным перед стражей ледяного пруда, вряд ли мог исправить дело. Тристе либо кшештрим, либо нет. В любом случае она заслуживает мягкого обращения, пока не показала себя опасной. Каден повторил бы это снова, но не видел смысла. Он не мог повлиять на ситуацию – не было рычагов. Усилием подавив страх и гнев, согнав с лица всякое выражение, он отступил назад.

Тан не сводил глаз с Хеллелена.

– Каден – мой ученик, а не повелитель, – сказал он. – Я бы посоветовал тебе оставить его на свободе, да только ты, как дитя, любишь идти наперекор.

* * *

Ишшин не стали сажать Кадена в камеру, но и доверия ему не выказывали, и присутствие Транта было тому доказательством. Хеллелен велел своему напарнику «проводить и показать дорогу» Кадену, между тем как остальные, в том числе Тан, углубились в другой коридор, грубо волоча за собой Тристе.

«Проводить и показать дорогу» прозвучало достаточно радушно, однако пойти за всеми Трант ему не позволил, а на вопрос, куда увели Тристе, отговорился незнанием. На просьбу отвести его к командующему крепостью Трант пробормотал, что командующий занят. Каден добивался объяснений, рвался хотя бы начать распутывать погубивший отца заговор, но Трант не мог ему ответить, а к тем, кто мог, Кадена не допускал. Оставалось только послушно следовать за провожатым, что Каден и сделал, сдерживая нарастающие недобрые предчувствия.

Город Мертвое Сердце не походил ни на одну из известных Кадену крепостей. Здесь не было ни наружных стен с воротами, ни зубцов и бойниц. Извилистые переходы, низкие своды, полное отсутствие окон подсказывали, что все это скрыто под землей, в толще камня. Свет давали чадящие фонари и дымные факелы, в холодном сыром воздухе висел запах морской соли. На развилках коридора Каден иногда улавливал глухой плеск и шорох волн. Когда этот звук стихал, оставался только хруст камешков под ногами, неровная капель падавшей в ледяные лужи воды и тягостное ощущение тысячетонного камня над головой – немого и невидимого.

Трант остановился наконец в узком зале, уставленном длинными столами и пропахшего солью и застоялым дымом. Указав Кадену место на скамье, он нагрузил два надколотых подноса горячими ломтями белой рыбы и сам сел напротив. Каден уже думал, что этот человек так и будет есть молча, с чмоканьем стягивая губами белую мякоть с костей и недовольно ковыряя еду грязными пальцами.

Трант назвался просто Трантом, не добавив родового имени. Он, как все ишшин, носил тяжелый плащ из тюленьего меха поверх промасленной кожи и шерсти, и на бедре у него, как у всех ишшин, висел короткий черный клинок. Свалявшиеся волосы падали ему на плечи, и, заговаривая, он привычно смахивал пряди со лба. Если ему и довелось вымыться на этой неделе, вода не справилась с грязью, скопившейся под ногтями и в складках кожи на костяшках и на запястьях.

В Ашк-лане Кадена выдрали бы за такую неряшливость. Лишнее напоминание, что ишшин не хин, – если он еще нуждался в напоминаниях. Монахи были холоднее зимних скал, тверже льда, а эти воины, в первую очередь Трант, показались Кадену не такими… цельными. Не то чтобы в них угадывалась слабость или болезненность, но пропитавший их одежду запах соли и чада, тени провалившихся глазниц, хищный интерес к каждому слову, к каждому движению представлялись какими-то нездоровыми. Неестественными.

Наконец Трант поднял голову, поймал взгляд Кадена и нахмурился.

– Это остров, – заговорил он, неопределенно взмахнув рукой. – Вот это все.

Каден моргнул:

– Остров? Где?

– Нет уж.

Трант хитровато блеснул глазами, невесело усмехнулся.

– Нет, нет, нет. «Тайна – это жизнь». Знаешь Кангесварина? Откуда тебе знать. Это он сказал. Написал. «Тайна – это жизнь», – повторил он, как выговаривают священные истины. – Орден не для того так долго хранил свободу, чтобы теперь лечь под пяту новоявленного выскочки-императора.

– Я и не думал загонять вас под пяту, – сдерживая раздражение, ровно проговорил Каден.

Он надеялся встретить уважение, он готовился принять вызов. А вот к проявленному Трантом и, похоже, разделяемому здесь всеми небрежному равнодушию оказался не готов. Он рвался к ишшин с целью узнать, что им известно, и, может быть, основать союз, а приходилось оправдываться перед чумазым солдатом в войсковой столовой.

– И едва ли меня можно назвать выскочкой, – заметил он. – Я сын Санлитуна уй-Малкениана. Я, как все мои предки, прошел обучение у хин. У меня глаза!

Трант сощурился и всосал застрявший между кривыми зубами кусочек рыбы.

– Глаза-а, – протянул он, словно только сейчас заметил. – Глаза у него. Да, у тебя глаза. Были времена, когда по глазам мы легко отличали врага.

– Врага?

– Детоубийц. Строителей. Безмогильных. Называй как хочешь. Треклятых кшештрим. В давние времена кое-кто умел узнавать кшештрим по глазам.

Трант уставился в пустую стену, словно ждал, что из нее выскочит кшештрим. Взгляд у него дергался, как у зараженного мозговым червем козла. И руки никак не хотели лежать спокойно. Каден поерзал.

– У кшештрим глаза не светились… – заговорил он, но Трант оборвал его взмахом руки:

– Да-да, знаю. Малкенианы. Интарра. Император. Знаю. Если только… – он прищурился, – это не трюк. Не кеннинг.

– Трюк, – повторил Каден, силясь отыскать в словах собеседника точку опоры. – Я не лич. И зачем бы мне понадобились трюки?

Трант удивленно поднял бровь:

– Тысяча причин. Десять тысяч. Можно подделать горящие глаза, чтобы выманивать у дурачья монетки. Чтобы соблазнить красавицу. Да хотя бы и дурнушку. Чтобы разжечь войну. Или избежать войны. Или ради лжи. Просто ради лжи, ради вольной радости обмана. – Он помолчал, качая головой, и продолжил с еще большим пылом, возвышая голос: – Человек может подделать глаза, чтобы свергнуть целую династию. И ввергнуть в разорение и гибель империю!

– Это моя империя, – возразил Каден. – Я не хочу ее гибели. Потому-то я и пришел сюда.

– Так ты говоришь, – пробурчал Трант, снова занявшись рыбой. – Это лишь слова.

– Ты всегда такой недоверчивый?