– Ты слышал про всех этих атмани: Рошина, Дирика, Ришиниру, еще троих… Только и разговоров об этих драных владыках-личах, как они убивали людей, как раскололи весь этот гребаный мир! А я тебе скажу… Атмани ничто рядом с кшештрим. Подумаешь, личи! Вроде как бессмертные – во всяком случае, пока не ткнешь их ножом. Но по крайней мере, люди! Все толкуют про атмани, а кто бы предупредил насчет кшештрим! Про них просто забыли! Кшештрим не просто убивали, там была бойня. Понимаешь, резали детей! Детишек! Тысячами! – Тараща глаза, Трант склонился через стол к Кадену. – Они. Хотели. С нами. Покончить. А ты мне толкуешь о приличиях, понимаешь ли, чтобы с той твоей сучкой хорошо обращались. Так я тебе скажу, куда засунуть твои приличия.

– Еще неизвестно, кшештрим ли Тристе, – проговорил Каден, сдерживая бушующие эмоции. – У нее есть чувства. Страхи, надежды.

– Нет.

Трант вдруг заговорил тихо и спокойно:

– Она хочет, чтобы ты так думал. Они знают, как все это работает. – Он ткнул себе пальцем в висок. – И знают, как обратить все против нас. Понял? Ты понял, что я тебе сказал?

Каден хотел возразить, но остановил себя. Беспокойство за Тристе донимало его, как боль в сломанном ребре, но поделать он сейчас ничего не мог. Не зная, где она, не зная даже, где он сам, при всей видимой пустоте Мертвого Сердца, окруженный людьми с луками и клинками. Эти люди вполне способны прикончить его, когда им вздумается.

«Сперва разберись, – приказал он себе, – потом действуй».

– Шьял Нин рассказывал мне про ишшин, – заметил он, решив сменить тему. – Вы были первыми монахами, еще до хин.

– Не монахами, – фыркнул Трант и, насупившись, вновь занялся рыбой. – Какие там монахи!

– Кем же тогда?

– Пленниками. Рабами. Скотиной, которую погоняют палками, травят, потрошат.

На каждом слове он тыкал в рыбу на тарелке ножом. И вдруг выдернул клинок из рыбьего скелета, взмахнул в воздухе:

– Вот это все, все это дерьмо вокруг, было нашим стойлом.

Каден снова оглядел тяжелые каменные стены:

– Это строили кшештрим?

– Строители! – закивал Трант. – Да уж, ублюдки умели строить.

Каден нахмурился:

– Зачем? Я думал, они хотели просто нас уничтожить. Зачем было строить тюрьмы?

– Котов видел?

Трант щелкнул зубами, царапнул воздух скрюченными пальцами.

– Они не просто убивали, нет. Нетушки! Коты, они дразнят, играют, мучают. И враг так же… Они хотели посмотреть, что мы будем делать. Здесь…

Он обвел рукой стены:

– Все здесь. Свитки, хроники, прочее… Одних пластали, как рыбу, другим отрезали веки. В чем наш изъян – вот что их интересовало. В чем ошибка. – Трант скривил губы и пробормотал: – Все тут. Гады все записывали. Все тут.

Он посмотрел волчьими глазами, и Каден, недолго выдержав его взгляд, снова принялся изучать стены зала. Камень все тяжелее давил на него, словно насквозь пропитался, набряк кровью; словно прошлое источало смрад, какой не смоешь морской водой. Мертвое Сердце оказалось вовсе не крепостью, даже не тюрьмой – могилой, и мыкавшиеся в его стенах ишшин были призраками людей, отказавшихся умирать ради продолжения войны. И сюда-то так рвался Каден, сюда он невольно завлек Тристе. Этот подземный склеп был родиной Тана.

Холод пробирался в тело, кусал влажную кожу Кадена. Пленником он, строго говоря, не был, но сумеет ли отсюда уйти?

Их спасла ночь. Ночь и тяжелые облака, скрывавшие птицу вместе с вцепившимися в ее лапу людьми, пока Ра поднималась сперва от развалин города, потом над каньоном, все выше и выше – мучительно медленно, как им казалось. Наконец и высочайшие пики, одетые тьмой и туманом, остались внизу. Валин не знал, убила ли Суант-ра птицу Блохи, не знал, уцелела ли Ши Хоай Ми, преследует ли их сам Блоха. В начале полета страх отгонял от него сон. Отгонял страх и боль.

Но ночь все не кончалась. Ра, неровно взмахивая крыльями, несла людей по мучительно холодному небу, и Валин уже с трудом сохранял сознание, цепляясь за сбрую, чтобы порывы ветра от тяжелых крыльев птицы не сдули его с когтей, чтобы не разжались сжимавшие верхнюю стропу онемевшие пальцы. Он не сумел бы натянуть лук – засевшая в плече стрела не дала бы, – голова его то и дело падала на грудь, и все же Валину было лучше, чем Гвенне и Талалу.

Гвенна без чувств висела на ремнях – рана на голове одолела ее, едва птица оторвалась от земли. Анник обрезком веревки примотала девушку к когтю Ра, чтобы не болтало на ветру, но челюсть у нее отвисла и глаза закатились – плохой признак.

Талал держался чуть лучше. В беспорядочном бегстве он получил стрелу в бедро, и, хотя умудрился встать в полный рост на дальней лапе, Валин по наклону древка видел, что стальной наконечник прошел совсем рядом с костью. Извлекать его было бы опасно, да и некогда, но такая рана должна была в лучшем случае замедлить движения лича.

А больше всего его сейчас тревожила сама Ра: она летела тяжело, кренясь вправо и судорожно взмахивая могучими крыльями. Валин читал о драках диких кеттралов, но сам видел только безобидные потасовки между птенцами. Он не представлял, каким чудом потрепанная птицей Блохи Ра держится в воздухе, но она, хоть и ослабев, не снижала высоты. Куда провалилась птица Сами Юрла, он в суматохе не заметил.

«Мы живы, – напоминал себе Валин. – Мы прорвались».

Во всяком случае, он на это надеялся. После Ассара они не видели ни намека на крыло Блохи. Возможно – вполне возможно, – Ши Хоай погибла, ее кеттрал покалечен, а все крыло приковано теперь к земле. С другой стороны, обе птицы не так уж надолго скрывались из виду, и неизвестно, что произошло между ними за эти краткие мгновения, а расчет на чужую неудачу – дерьмовая стратегия. Поэтому Валин час за часом всматривался в восточный небосклон, смаргивал выбитые ветром слезы и обшаривал взглядом башни облаков, высматривая погоню. Ныли глаза, зато усилие помогало забыть о боли. И лучше напрягать каждый нерв, вглядываясь в пустое небо, чем смотреть на обвисшее тело Гвенны.

Свое дело Валин сделал: спас Кадена и вывел свое крыло живыми, – и все же, кроме разрывающей тело боли, он страдал от гнева и чувства вины. Винил себя в ранениях Гвенны и Талала, злобился на Пирр за то, что развязала бой, и на себя за то, что не сумел ее остановить, а больше всего терзался из-за Финна Черное Перо.

Он напоминал себе, что противник, возможно, участвовал в заговоре. Возможно, их хотели взять живыми для допроса под пытками. Возможно – но это не отменяло гибели человека, которого Валин любил, которым восхищался.

Через час полета он объявил краткий привал. Очень не хотелось этого делать. На земле они становились неподвижной мишенью, но надо было пересадить Лейта на птицу – не дело пилота болтаться на стропах, – надо было сменить позиции на позволяющие хоть как-то обороняться, а еще Валин хотел, пусть наскоро, осмотреть раны Талала и Гвенны.