– Кэлли, – неуверенно начала Лула, – ты чего-то не в настроении. Заболела?

Мне страшно хотелось объяснить ей, в чём дело. Но разве эта королева пряжи и кружев сумеет понять мои страдания? Сколько лет мы дружим, но в последнее время мы совсем разучились понимать друг друга. Как же грустно, когда не можешь объяснить лучшей подруге, что твоя лапа попала в капкан. Я набралась смелости и промямлила:

– Я… я совсем не люблю шить и вязать. И вообще у меня плохо получается. Не собираюсь я этим всю жизнь заниматься.

– А чем тогда?

– Сама не знаю.

– Хочешь быть учительницей? Как мисс Харботтл? Но тогда у тебя семьи не будет. А как же без семьи?

– Не знаю.

– У всех же есть семьи. Правда? – она задумалась. – Или ты хочешь стать телефонисткой, как Мэгги Медлин? У неё тоже нет семьи. Зато она получает деньги, и немаленькие. Неплохо иметь свои собственные денежки…

– Не знаю я, чего хочу, Лула.

И тут в один момент, словно солнце внезапно прорвало горизонт и показало свой сияющий диск, я поняла, чего хочу. Как же я раньше не сообразила? Это же очевидно. Надо только произнести эти слова вслух. Решиться сказать их всему миру. Может, начать с Лулы?

– Мне кажется… – и я остановилась. – Мне кажется, я хочу пойти в университет.

– Да? – Это восхищение или возмущение? – Я никого не знаю, кто был в университете. Постой, а мисс Харботтл?

– Нет, она в училище была, там только сертификат дают.

– А что делают в университете?

– Учатся.

– Чему?

– Всему на свете, – с невероятной важностью ответила я. Понятия не имею, что делают в университете, просто сочиняю на ходу, но не объяснять же это Луле. – Учатся разным наукам и всякому такому. И специальный диплом дают тем, кто там учился.

Вдруг она меня спросит, какой прок в дипломе, а я понятия не имею. И тут меня вдруг охватил суеверный, глупый страх – если она сейчас спросит, и я не отвечу, то и потом ничего не получится.

– Пошли кататься, Лула, – я потянула её за руку. – Пошли уже.

Она улыбнулась и смахнула с носа капельки пота, похожие на веснушки. И мы побежали искать норовистого пони. А у площадки для метания подковы Гарри вовсю любезничал с Ферн, и я сразу поняла, что у нас назревает новый период любовной лихорадки.

Накатавшись на пони, целая группа ребят затеяла игру в войну. Мы разыгрывали знаменитые битвы Гражданской войны, сражения при Фредериксберге и Чанселорсвилле, размахивали деревянными саблями и стреляли из пушек-полешек. Все мои братья жаловались, что им не досталось боевой славы и военной романтики. Все, кроме Сэма Хьюстона. Тот видел страшные фотографии Мэттью Брэди в библиотеке и знал, что в войне нет ни славы, ни романтики. Кому быть северянами, определялось строго по очереди, потому что никому не хотелось играть за них. Мы попытались вообще обойтись без северян, но это было так скучно, что мы скоро забросили игру.

Потом мы затеяли плеваться арбузными семечками на дальность. Выиграл Ламар, здоровый лоб с сильной дыхалкой. Тут настало время подарков. Я получила крошечный пакетик лакричных конфет от трёх младших братьев – им пришлось скидываться на подарок. Сэм Хьюстон подарил мне крючок – застёгивать пуговицы на ботинках, а Ламар – подушечку для булавок в виде пухлого красного помидора. Гарри – ноты для игры на пианино «Весёлые песни для всей семьи». Родители подарили белое батистовое платье, отделанное кружевами, и пару новых тапочек из кроличьего пуха на зиму – из старых я выросла. От меня братьям досталось по закладке для книг – на каждой флаг Техаса. Я сама их нарисовала и раскрасила.

Когда дошло дело до фейерверка, мы уже валились с ног. Не обошлось без слёз и обид, было много смеха и немало шишек и ссадин – всё, что положено на настоящем празднике. Дови заехали кулаком в глаз (не моим, честное слово, но я бы не отказалась). Так ей и надо. А нечего задаваться и корчить из себя недотрогу. Это ей пойдёт на пользу.

Вечером мама удалилась в спальню с огромной бутылкой успокоительной микстуры. Виола слегла с холодным компрессом, предварительно наглотавшись порошков от головной боли. Ей дали два выходных – никогда ещё такого не случалось. На Сан-Хуану и Альберто свалилась вся уборка. Альберто доложил, что, когда он вёл Солнышко обратно на конюшню, пони от усталости даже не попытался его укусить.

К концу недели подоспел подарок от дедушки. Поначалу мы пришли в восторг, но только поначалу. Подарок прибыл в огромном ящике с дырками для вентиляции – хороший знак. Мы собрались на веранде и наблюдали, как Гарри пытается открыть ящик. В нём оказалась проволочная клетка, а в ней – попугай невиданной красы. Как дедушка догадался – ума не приложу.

Не просто какой-то там попугай. Громадный взрослый амазонский попугай, трёх футов (простите, одного метра) в длину – от гребешка до кончиков хвостовых перьев. Грудка золотистая, спинка лазоревая, крылья ярко-алые – аж глаза болят. Восхищению нашему не было конца. Дедушка прочёл в остинской газете о распродаже имения, попугай пережил своего владельца. Ничего прекраснее я никогда не видела. И клюв такой, что глаз выклюет, не задумываясь.

Пока мы его разглядывали, попугай просунул клюв сквозь прутья и осторожно открыл щеколду. Привычным движением он взлетел на верхушку клетки, и даже тоненькая серебряная цепочка, которая тянулась от лапки до насеста, ему не помешала. Он почистил длинные разноцветные перья, отряхнулся и пару раз со слегка угрожающим видом взъерошил хохолок. Потом повернул голову набок. На нас глядел идеально круглый жёлтый глаз.

Все оцепенели. Никто такого в жизни не видел. Мама смотрела на прекрасное создание с немалым беспокойством, но тут птица словно почувствовала, что её будущее висит на волоске, присвистнула и весьма музыкально исполнила песенку «Как молоды мы были, Мэгги». Под конец попугай рассыпался уже совсем небывалыми трелями и каденциями. Что это – случайное совпадение? Или какой-то нездешней силой эта птица знала, что маму зовут Маргарет и это её любимая песня? Жёлтый глаз смотрел умно и сурово. Вдруг он и вправду догадался, и, может, хорошо, что на лапке цепочка? Звали его, как водится, Полли, он и был нашим общим подарком на день рождения. Что маме оставалось делать?

Попугай поселился в доме, по крайней мере временно. Злобный и раздражительный не только с виду: страшный клюв и огромные чёрные когти – никто даже подумать не мог о том, чтобы снять цепочку. Он терроризировал всех: родителей, детей, собак, кошек. Всяк обходил его за версту, приближаясь только по необходимости – подсыпать корма, налить воды или сменить бумагу в клетке. У него была собственная овальная раковина, о которую он точил клюв с обеих сторон, как на точильном круге. Мне страшно хотелось поближе посмотреть на раковину, но я так и не решилась. Полли явно не волновало, что у него нет друзей. Эта птица проводила дни, что-то уныло бормоча или насвистывая малоприличные морские песенки. Иногда из клетки вдруг раздавались режущие уши резкие звуки, от которых по телу пробегала дрожь.