Нет, здесь крылось нечто другое, – то, что заставляло ее глядеть на влюбленных с такой сдержанной печалью. Так, должно быть, безрукий завороженно наблюдает за игрой скрипача.

Рот Джейни… яркий, спокойный, ждущий… Умные руки Джейни… тело Джейни, конечно же, гладкое, как ее же плечо, твердое, как ее же предплечье… бурное, жаждущее промелькнули перед ним.

Не сговариваясь, они повернулись друг к другу. Две шестеренки: она ведомая, он ведущий. И тогда дыхание покинуло их обоих и повисло между ними символом, обещанием, единое и живое. Целых два гулких удара сердца пробыли они единой планетой, в далеком космосе влюбленных, а потом лицо Джейни исказил порыв сосредоточенности – не затем, чтобы сдержать порыв, но скорее для того, чтобы добиться немыслимой точности суждения.

И с ним произошло нечто – словно шарик твердейшего вакуума вдруг возник внутри него. Гип снова вздохнул, и окружавшая их магия сгустилась и хлынула внутрь дыхания, заполняя вакуум, поглотивший и убивший чары – целиком, за долю мгновения. Оба не пошевелились, лишь по лицу ее пробежала короткая судорога. Солнце садилось, они стояли друг напротив друга, лицо ее было обращено вверх, к Гипу, тут пятнышко тени, здесь блик солнца, и все оно было озарено ее внутренним светом. Но чары, чувство слияния, исчезли. Их стало двое, вновь были он и она, так и не слившиеся в одно, и это была Джейни спокойная, Джейни терпеливая, Джейни не погасшая, но не воспламененная. Впрочем, нет – истинное различие крылось в нем самом. Руки его поднялись, чтобы обнять ее за плечи, но более не хотели этого делать, с губ исчез, куда-то делся и потерялся так и не родившийся поцелуй, он отступил:

– Пойдем.

По лицу Джейни пробежала и скрылась тень досады. Тень, слишком похожая на многое из того, что теперь досаждало ему: на эти гладкие и шероховатые вещи, вечно возникавшие под его кончиками пальцев, но никогда не дававшиеся ему. Гип почти понял ее сожаление, оно относилось к нему, оно было здесь – и исчезло, совсем исчезло – растаяло в вечернем полумраке.

Они молча вернулись на главную аллею – к свету жалких тысячесвечовых ламп, к аттракционам и суетливому оживлению вокруг них. Где-то вдали за горизонт опускался истинный свет, совершая единственное сколько-нибудь значащее движение. Пусть игрушечные пушки палили теннисными мячиками в деревянные корабли, пусть вверх по склону бежали игрушечные собачки, пусть летели дротики в воздушные шарики… Подо всем этим Джейни и Гип погребли нечто сделавшееся настолько крохотным, что и холмика не осталось.

На специальном стенде стояла зенитная установка, со всеми поворотными устройствами, как настоящая. Можно было вручную прицелиться в искусственное небо из крошечной зенитной пушки, движения ее немедленно повторяла большая пушка на заднем плане. На полукуполе мелькали силуэты самолетов. Все вместе – и техника, и оформление – выглядело весьма соблазнительно и, надо думать, безотказно выуживало деньги.

Первым взялся за дело Гип. Сперва с легким недоумением, а потом с нарастающим и вовсе уж нескрываемым интересом он следил, как, повинуясь легким движениям его рук, ходил из стороны в сторону ствол массивной зенитной пушки в двадцати футах от него. В первый самолет он не попал, во второй тоже, но двух выстрелов ему вполне хватило, чтобы определить систематическую ошибку прицела, и он принялся по одной щелкать все цели, вылетавшие в небо аттракциона. Джейни, как девчонка, захлопала в ладоши, служитель наградил Гипа памятным призом – глиняной в блестках статуэткой полицейского пса стоимостью едва ли не в пятую долю входного билета. Гип с гордостью принял подарок и пригласил Джейни попытать удачи. Уголком рта он шепнул ей:

– Целься на сорок в правом квадранте, капрал, иначе феи дегауссируют взрыватель.

Глаза Джейни чуть сузились, быть может, для того, чтобы точнее прицелиться. Она не ответила Гипу, но первую цель сразила, едва та успела показаться над искусственным горизонтом, вторую и третью постигла та же участь. Гип радостно хлопнул в ладоши и окликнул Джейни по имени. На какое-то мгновение показалось, что она берет себя в руки, странным усилием занятого человека, заставляющего себя вернуться в разговор. Следующую мишень она пропустила, а потом промахнулась четыре раза подряд. Сбила еще две – одну низко, а другую высоко и наконец в последний раз промахнулась на целую милю.

– Не слишком удачно, – трепетным голосом проговорила она.

– Отлично, – галантно возразил он. – А знаешь, в наши дни не обязательно попадать в самолеты.

– В самом деле?

– Да. Достаточно, чтобы снаряд взорвался рядом. Но какой же это унылый барбос…

Джейни перевела взгляд от его лица к статуэтке и хихикнула:

– Да уж, памятка на всю жизнь. Гип, ты весь перепачкался этими блестками. Знаешь что – может, лучше подарим ее кому-нибудь?

Они довольно долго бродили по парку, пока не отыскали лицо, истинно нуждающееся в подобной ценности, – одинокого мальца лет семи, меланхолично выжимавшего последние остатки масла и соли из кукурузной кочерыжки.

– А это тебе, – пропела Джейни. Ребенок, не обращая внимания на подарок, поднял к ней пугающе взрослые глаза.

Гип усмехнулся:

– Эх, сорвалось! – Он присел на корточки перед мальчишкой. – Давай-ка поторгуемся. Ты не возьмешься за доллар отнести эту штуку куда-нибудь с глаз моих?

Ответа не последовало. Мальчик обсасывал кукурузный огрызок и не отводил глаз от Джейни.

– Крепкий делец, – ухмыльнулся Гип.

Вдруг Джейни вздрогнула.

– Слушай, давай-ка оставим его в покое, – сказала она, неожиданно посерьезнев.

– Этому типу со мной так просто не справиться, – добродушно возразил Гип. Он поставил статуэтку возле стоптанных ботинок мальчугана и затолкал долларовую бумажку в складку его одежды, наиболее похожую на карман. – Очень приятно было встретиться с вами, сэр, – проговорил Гип, пускаясь за Джейни.

– Ну и фрукт, – проговорил он, нагоняя спутницу. Гип оглянулся. Ребенок все еще глядел вслед Джейни, хотя они удалились уже на полквартала. – Похоже, он на всю жизнь запомнил тебя… Джейни!

Широко раскрыв глаза, девушка замерла:

– Ах, чертенок! – выдохнула она. – В таком-то возрасте! – И резко обернулась назад.

Глаза явно подвели Гипа: огрызок, как ему показалось, сам собой вырвался из грязных ладоней и, стукнув огольца по носу, шмякнулся о землю. Дитя отступило шага на четыре с весьма нелюбезным определением на устах и, закончив речь непечатным пожеланием, исчезло в аллее.

– Фью! – с уважением присвистнул Гип. – А зачем тебе такие длинные уши, бабулечка? – спросил он скорее для того, чтобы замять неловкость. – Я, кстати, ничего и не слышал, кроме последнего коленца, которое он пустил.

– Не слышал? – переспросила она. Впервые в голосе ее почувствовалась явная досада. И все же он ощутил, что не является ее причиной. Он взял Джейни за руку. – Пойдем-ка съедим что-нибудь, и все забудется.