Иван с тоской вгляделся в неровные склоны. Глаз, с омерзением спотыкаясь то на изгаженной бочине холодильника, то на связке ярко-алых пластиковых мешков, то на цепочке крыс, деловито переваливающих через микрохребет, уткнулся в ближайший дымный столб. Ориентир не хуже других.

Дорога была вполне отчетливой и незахламленной, в две полосы с глубокими колеями, туда и обратно. Мусор вдоль полос был разбросан или утоптан, чтобы не цеплять борта грузовиков, и хорошо проветрен. Оттого было заметно, насколько он стар: мелькали то обложки древних журналов с нелепыми названиями типа «Блокнот агитатора», то раздавленные куклы добарбьего совкового периода. Смрад был тоже хтонически древним, плотным, едким и доводящим до отчаяния. Не хотелось ни бодриться, ни вспоминать анекдот про жопу Горыныча. Хотелось бессильно опасть и сдохнуть посреди этой токсичной Джомолунгмы, никому не нужной и никому не подвластной.

Куда мы лезем, подумал Иван с туповатым отчаянием, хитро зарифмованным с воплями ворон, которые не замолкали ни на полсекунды. Ка-ар, ка, ка, ка-ка-ка, ка-а-а-ар – вот сейчас будет пауза, – кар! Это невозможно ни разгрести, ни выжечь, тут адские мегатонны, ни напалм, ни атомная бомба не справятся.

Иван покосился на Машку с Полинкой. Вряд ли их мысли отличались. Бытие определяет сознание, а если вместо бытия мусор, то и вместо сознания ничего, кроме мусора, быть не может.

– Лиса, что ли? – сказала Машка равнодушно.

Полинка остановилась, оттянула на резинке и попыталась протереть платком запотевшие изнутри лыжные очки, в итоге сорвала их и сунула в карман, а протерла под глазами, не отрывая взгляда от кучи, на которую указала Машка.

– Не, собака, хвост хилый для лисы, – сказала она неуверенно и тут же согласилась: – Или лиса. Облезла просто, а так похожа. А собаки вон стоят. Боятся, что ли.

Иван посмотрел на кучу, хотел сказать что-нибудь авторитетное, что собаки, наоборот, должны лису гонять или что в это время года у лисы окрас уже другой, но не обнаружил в себе ни знаний, ни авторитета, ни способности говорить или всматриваться. В другое-то время и в любом другом месте верткая рыжая тварь с острой мордой и заметным хвостом стала бы поводом и для долгой беседы, и для фотосессии, и, может, даже для погони. А теперь никто и не подумал полезть за телефоном – даже когда к лисе подтянулась вторая, откровенная лиса-лиса, ну или лис, рыжий, здоровенный и чумазый. Зверюги, будто перебросившись неслышными репликами, на миг застыли, глядя на людей, потом незаметно перетекли в стандартный для себя режим проворного шныряния и скрылись из глаз.

– Они же бешенство переносят, да? – спросила Полинка.

– Пошли, – сказал Иван, с неудовольствием обнаружив, что, как и девочки, стоит, уставившись на далекий мусорный гребень, увенчанный обкусанной панелью из некогда лакированной ДСП, с которой свисает длинная грязная тряпка. Как флаг чумного барака.

Они пошли, и шли еще долго, тупея с каждым шагом от сгущения смрада, вороньего грая и растущего отчаяния. Ивана, по крайней мере, оно утопило и уволокло на вязкое дно безнадеги, от которого не могли оторвать вялые размышления про «Где лисы – там и волки, и даже медведи». Выйдем на медведя – что делать-то будем? Тогда хоть, поди, сфоткаем. Хорошее завершение фотогалереи – половина успеха. Особенно если другой половины не светит.

Иван споткнулся и чуть не полетел изумленным лицом в колею: из-за груды мусора легко вынырнул человек и зашагал, словно показывая путь к кострищу. Иван огляделся, убедился, что девочки тоже это заметили и замедлили шаг, и сам зашагал потише. Человек потихоньку отрывался. Это определенно не был Артем, как от неожиданности едва не решил Иван. Рост и тональность одежды были сопоставимыми, но этот сутулился, был поуже, изгажен и одет как бомж. Очевидно, бомжом он и был. Нет, не так. Бомж – он без определенного места жительства, а этот определенно жил здесь. Так бывает, что ли? Безумие.

От очередной кучи отслоился еще один человек, пониже первого. Они перекинулись репликами и пошли дальше, не обращая внимания на невольных преследователей, хотя не заметить их не могли.

Иван постоял пару секунд, жестом не пуская девочек вперед себя, огляделся, подумал и сказал:

– Простите, вы…

Высокий бомж что-то сказал низенькому, тот двинул головой в сторону Ивана и засмеялся. Они прибавили шаг, чтобы через несколько секунд исчезнуть. Раз – и всосало корявым барханом.

Иван посмотрел на девочек и включил самый малый ход.

Запах дыма стал явным, едким, но на общем гнилом фоне казался почти приятным. Столб дыма поднимался уже не впереди, а справа и выглядел теперь не столбом, а набором серо-белых кисей разной степени прозрачности. К нему вела узкая тропка – сквозь сугробы мусора, поднимавшиеся до пояса. Точнее, расчищенные до пояса – чуть дальше мусорные кучи взлетали на два-три человеческих роста.

Иван осторожно зашагал по тропинке, соображая, что делать, если это засада, а за ближайшим поворотом ждут бомжи с дубинками наизготовку. Бежать, что делать. А девки споткнутся, попадают – и хана. Тут нас и прикопают, и не найдет никто никогда, подумал Иван уныло и вышел к костру.

Костер был широким, вялым и высокопрофессиональным. Он горел на краю неожиданно просторной полянки, расчищенной от мусора, и состоял из нескольких разновеликих очагов, в каждый из которых подкладывался свой сорт топлива: бумажные пакеты и тряпье – в один, провода в изоляции – в другой, подсушенные очистки и огрызки – в третий. Подсушивалось топливо тут же, на расстеленных по всей полянке драных листах целлофана и клеенки. А в огонь его, очевидно, закидывал грузный старик, сидевший в некогда роскошном офисном кресле, обмотанном скотчем поверх разлохмаченных кожаных лепестков. Больше никого на площадке не было, даже бомжей, растворившихся, наверное, в малозаметных тропинках за костром.

Был странный артефакт – то ли низкий стол вроде дастархана, то ли здоровенный камень или кусок бетонной плиты, чем-то подпертый, чтобы стоять внаклонку, подобно огромному мольберту, закрытому огромным грязным ковром. Фон для модных фотосессий, скорее всего: все любят фоткаться на фоне ковра, бомжи не исключение.

– Здравствуйте, – сказал Иван, дождался слабого кивка и подошел поближе к старику. Тот смотрел в костер, как будто костром и смотрел: глаза у старика были огромные, и языки пламени плясали в них просторно и ярко, так, что очень темная радужка казалась угольным дном игравшего на лице огня. Иван остановился чуть поодаль и тоже уставился в огонь. Тихонько подтянувшиеся Машка с Полинкой замерли рядом. Старик покосился на них, ловко, не вставая, черпанул здоровенным совком груду сохлой картошки и яблок и метнул в середку ближнего очага. Груда накрыла огонь, почти погасив, но тут же пошла густым дымом и радостно вспыхнула.

– Цветмета нет, мебели ценной тоже, – сказал старик.

– Да понятно, свалка же, чего тут ценного, – ответил Иван.

Старик усмехнулся и пояснил, странновато интонируя:

– Миллионы тут. Миллиарды. И еда, и для дома, и для урожая. Выкинули, в говно превратили, идиоты, а можно было…