– А я бы рискнул! - упрямо заявил Филиппов. - Слишком многое решается кем-то за всех. Вот и вы исходите из подобных установок, а между тем это порочная практика. Дайте народу право самостоятельно решать свои проблемы. Он сделает верный выбор быстрее и грамотнее любых экспертов!

– А тебя-то кто уполномочил быть гласом народа? - насмешливо спросил Андрей. - Я почему-то не помню, чтобы в последнее время проводились какие-нибудь референдумы.

– Все верно, меня не выбирали, но ведь я говорю чистую правду, и вам это известно! Просто вы стоите на позициях начальства и отчаянно не хотите их уступать!

– Отчаянно не хочу, - согласился Соловьев, уже откровенно издеваясь над химиком-патриотом. - Поскольку уступать их некому. И не согласится никто занять мое место. Слишком уж оно неуютное. Вот ты, например, пойдешь?

– У меня другие обязанности, - буркнул Филиппов, пряча взгляд.

– Вот и я о том же. Иди, Толя, исполняй свои обязанности. А о народном фронте лучше забудь. Или придется тебя расстрелять, как говорится, по законам военного времени.

– За что?! - ужаснулся Филиппов.

– За то, что мешаешь работать, - Андрей недобро улыбнулся и указал на дверь.

Анатолий удалился с гордо поднятой головой, но очень торопливо.

Соловьев устало помассировал виски и развернул к себе настольный будильник. Стрелки почти сошлись на двенадцати, но спать больше не хотелось. Промывать мозги подчиненным в общем-то являлось прямой обязанностью руководителя аналитической группы, но он никак не рассчитывал, что придется делать это круглосуточно. Хотя все зависело от персоналий. Если говорить о Вере…

Говорить о Вере было не с кем, разве что с ней самой, но она скорее всего уже спала…

Новый стук в дверь был прямой противоположностью первому: негромким и робким. Андрею даже не потребовалось напрягаться и применять свои исключительные способности. Вера не спала. Соловьев окинул взглядом комнату и, быстро спрятав несколько валявшихся не на месте вещей, прошел к двери.

– Добрый вечер, - пытаясь скрыть смущение, Вера улыбалась.

– Проходи, - Андрей посторонился.

– Я только хотела спросить… - смущенно пролепетала девушка.

– Который час. - Соловьев обнял ее за талию и буквально втянул в комнату. - Полночь.

Оказавшись в объятиях Андрея, девушка прикрыла глаза и невольно задержала дыхание. Ее губы оказались настолько близко, что удержаться от поцелуя Соловьев был просто не в силах. По телу Андрея разлилось сладостное оцепенение. Губы Веры были горячими и нежными, и оторваться от них было очень даже непросто. Спустя несколько минут он все же пересилил себя и чуть отстранился. В свете одинокой, прикрытой плотным абажуром лампочки казенного торшера глаза девушки блестели особенно загадочно, хотя чересчур глубоких мыслей в них не читалось. Впрочем, в такой ситуации и Андрей не смог бы блеснуть ни умом, ни сообразительностью. Да этого от него и не требовалось. Что делать дальше, было понятно и без пространного анализа. Он подхватил Веру на руки и отнес на кровать…

* * *

*Вера спала крепко и безмятежно, трогательно уткнувшись в его плечо. Андрей повернулся на бок и с сожалением высвободил руку. Девушка, все еще цепляясь за остатки сна, натянула одеяло на подбородок. Будить ее было жаль. Соловьев, конечно, не рассчитывал, что им удастся выспаться, но вставать в пять утра было все-таки рановато. Особенно, если ты угомонился только в три ночи.

«Никто не заставлял», - пришла мысль знакомой эмоциональной окраски.

«Это снова ты? Что за свинство? Еще только пять часов!» - так же мысленно возмутился Андрей.

«У войны, знаешь, какие законы? Кто ее развязал, тот ее и воюет. По полной программе. С ночными бдениями, нервотрепкой, потом и кровью. Разве не справедливо?»

«То есть я - поджигатель войны и я несу за нее ответственность?!»

«А чему ты удивляешься? Поджигатель в чистом виде. Кто тебя просил поднимать шум вокруг келлских ворот? Кто придумал вовлечь в дело военных?»

«Сноровский».

«А он поджигатель номер два. Ничуть не меньший, чем ты. Висеть вам в результате на одной рее».

«Напугал!»

«Я не пугаю, а предупреждаю».

«Знаешь что, Некто, ты начинаешь утомлять. О чем ты меня предупреждаешь? О том, что уже свершилось? Какой смысл в таких предупреждениях?»

«Ты просто не желаешь к ним прислушиваться. Разве я не говорил тебе, что война с келлами обернется катастрофой?»

«Любая война - это катастрофа. Особенно для тех, кто ее проигрывает. Мы войну с пришельцами выиграем, а уж чем это грозит келлам - их личное горе».

«Ты до сих пор витаешь в облаках, а потому не видишь главного. Спустись хотя бы до высоты птичьего полета и взгляни на землю. Неужели так трудно понять, чем обернется поражение келлов?»

«Победой людей».

«Началом нового сражения. Только не с материальным, отчетливо видимым противником, а с тем, кого победить невозможно».

«И ты туда же? Тоже лезешь в дебри метафизики?»

«Ты упрям, как два Филиппова. Поступи так, как предлагал Анатолию, взгляни на проблему повнимательнее и без лишних эмоций».

«Я уже взглянул. Келлы опасны и подлежат уничтожению».

«Келлы - это своеобразный буфер. Пока они живут на Земле, опасность будет дробиться на части. Как только их не станет, она сосредоточит свои усилия на людях. Теперь я понятно выразился?»

«Понятно, что тебе страсть как не хочется, чтобы мы победили».

«Тупица! Ну, хорошо! Смотри, патриот бестолковый!»

Комната со спящей девушкой растворилась почти мгновенно. В глазах у Андрея сначала потемнело, а затем прояснилось, но до каких-то фоновых величин. Он стоял на открытой местности, это можно было определить по беспрепятственному движению воздуха, но не видел вокруг почти ничего, кроме серого полумрака и причудливых теней.

«Утро?» - зябко поежившись, спросил он.

«Да, - подтвердил Некто. - Хотя здесь это не имеет особого значения».

«Что это за место?»

«Ты сам поймешь. Обернись. Восход там».

Соловьев небрежно взглянул через плечо, но увиденное заинтриговало его настолько, что он отбросил браваду и развернулся к местному востоку лицом.

Сквозь темно-фиолетовые, застилающие горизонт тучи пробивался неверный багровый луч. Он подкрашивал их неестественно провисшие подбрюшья в начале своего нелегкого пути и терялся в чернильных складках, преодолев примерно треть расстояния от горизонта до Соловьева. Этого символического освещения было недостаточно, но глаза Андрея уже привыкли к полумраку, и он рассмотрел главное. От его ног до места рождения нового дня простиралась ровная, как стол, пустыня. Ее бескрайнюю поверхность не украшала ни одна живая деталь. Ни травинка, ни кустик. Настойчивый ветер перекатывал какие-то невесомые вещицы, но и они никогда не были частями чего-либо живого. Картина была настолько мрачной, что Андрей невольно отвернулся и… понял, что пасторальные пейзажи в этой местности не в чести. Слабый свет полузадушенной зари все-таки добрался до противоположного края горизонта, и взору Соловьева предстало большое, непроницаемо черное облако. В отличие от фиолетовых туч, оно прямо-таки лежало на ровной безжизненной земле. Его клубящиеся бока мерно раздувались и опадали, следуя какому-то странному ритму. Андрей попытался повторить его, выстукивая ладонью по бедру, но сбился практически сразу. Рассвет прибавил яркости, и Соловьев понял, что облако не просто велико, а немыслимо огромно. Его верхний край смешивался с тучами, а округлые бока простирались вправо и влево насколько хватало глаз. В его очертаниях прослеживалась некая тенденция к цилиндрической форме, и это, пожалуй, все, что можно было о нем сказать.