Лина схватила девочку на руки и, вытирая своим передником грязные щеки Динки, быстрыми шагами пошла с ней к дому.

«Да провались она пропадом, книга эта самая! Своими деньгами не поскуплюсь, а мытарить ребенка не дам! Бумага – она и есть бумага, а дите напугать недолго, – бормотала она на ходу, чувствуя себя единственной защитницей Динки. Теплые руки девочки, доверчиво обнимавшие ее шею, усиливали это материнское чувство. – Таскают в дом всякую баламутку, а ребенок отвечай! – ворчала Лина и, прижимая к себе девочку, переходила на тихое воркованье: – Глазочек ты мой синенький, былиночка моя! Да мы их всех с энтой книгой! Не бойся, не бойся! А Лина сейчас кисельку сладенького дасть! Хошь кисельку-то?»

«Не-ет», – капризно тянула Динка.

«А чего хошь? Изюмцу коль дам?»

«Я спать хочу. У меня голова болит...» – заплакала Динка.

Тетка шла сзади, вглядываясь в лежащую на плече Лины знакомую вихрастую голову Динки, и на душе у нее было тревожно. Она понимала, что поступок с книгой – это не обычный каприз и не баловство.

«Это такой характер, упрямый, настойчивый... Вот разозлилась на книгу и порвала ее! Ну что я могу сделать? Наказать? Но она и так наказана – ревет, и голова у нее болит», – думала Катя, испуганная и озадаченная поступком Динки.

«Уложи ее спать», – сказала она Лине, так и не решив, как надо поступить с провинившейся девочкой.

Динка охотно легла в постель и заснула крепким сном здорового ребенка. Но, по мере того как она спала, в Кате росло раздражение:

«Безобразие! Устроила такую пакость и спит как ни в чем не бывало!»

Сестру она встретила выговором:

«Не знаю, о чем ты думаешь, Марина, таская из библиотеки эти книги! Можно потерять голову с твоими ангелочками! Вот, полюбуйся!» – Она бросила на стол разбухшую и растрепанную книгу.

Вечером, когда дети заснули, сестры допоздна обсуждали этот случай.

«Да, я, кажется, сделала большую глупость... Она еще слишком мала для такой грустной книги», – каялась мать.

«Но зачем же вообще читать такие книги, даже и старшим детям? Зачем это нужно, чтоб они сидели перед тобой и плакали? Почему не читать им сказки, какие-нибудь веселые стихи, наконец...» – волновалась младшая сестра.

«Подожди... Я читаю и сказки, и стихи, – нетерпеливо прервала ее Марина. – Но этого мало. Они должны знать, что в жизни бывает много горя и несправедливостей. И если они плачут, так это хорошие слезы. Значит, они понимают, жалеют, они будут бороться против этих несправедливостей! Я же воспитываю их, Катя, на этих книгах!»

«Воспитываешь? – Катя насмешливо улыбнулась и подвинула к сестре растрепанную книгу. – Вот, пожалуйста, наглядный результат твоего воспитания!»

«Ну, это Динка... – улыбнулась Марина. – Она еще мала».

«Мала? Ну, знаешь... Будь это мой ребенок, так я бы как взяла ремень да вздула ее один раз...»

Щеки Марины вспыхивают ярким румянцем.

«Конечно, тебе, видно, кажется идеалом воспитания плетка нашей мачехи, – горько напоминает сестра, – а я вот даже кричать на ребенка не могу, я не могу и не хочу видеть испуганные лица, я не хочу, чтобы меня боялись! Они должны бояться не меня, а своих поступков, которые могут оттолкнуть меня от них... И зачем ты врешь, Катя, что ты будешь бить своего ребенка? Ты и пальцем не тронешь его, потому что тебе всю жизнь помнятся мачехины побои. Нет! Ты не будешь бить, но ты вырастишь его таким эгоистом, Катя...»

«Ну конечно, я выращу эгоистов, а ты замечательных людей! Ну, не будем спорить! Давай лучше подумаем о Дине... Что это за поступок, по-твоему? Озорство, шалость, просто желание побезобразничать?» – Катя выжидающе смотрит на сестру.

Марина задумчиво качает головой:

«Нет, Катя, это не шалость. Это отчаяние! Динка еще не умеет владеть своими чувствами. Она не хочет примириться со смертью Евы! Она протестует, кричит, топает ногами, но Ева все-таки умирает! И Динка набрасывается на книгу. Она считает ее виновной в этом плохом конце...» – медленно, словно думая вслух, разбирает поступок Динки мать.

Но Катя не верит. Она считает сестру безнадежной фантазеркой.

«Ну предположим, – говорит она. – Но в этом «отчаянии» Динка порвала книгу. Так, может, все-таки надо наказать ее?»

«Да она сама себя накажет. Я объясню ей, что она не умеет слушать, кричит, рвет книги – значит, ее нельзя пускать на чтения. Вот и все! Она прекрасно поймет...»

«Значит, она на твоих чтениях больше не будет?» – настойчиво переспросила Катя.

«Пока не будет».

«Как это «пока»?»

«Ну, пока не научится владеть собой», – спокойно пояснила старшая сестра.

«Ну, посмотрим! В общем, я думаю, это ненадолго, она найдет какой-нибудь выход...» – насмешливо улыбнулась Катя.

На другой день Марина объяснила Динке, почему она не должна больше приходить на чтения. Беседа была тихая, спокойная; растрепанная книга лежала тут же, и Динка помогала матери собирать и подклеивать страницы.

«А теперь иди, – сказала ей мать, когда страницы были подобраны. – Мы будем читать».

Динка ушла, но потом вернулась и стала около двери. Она не рвалась в комнату, не просила, не плакала. Но с тех пор, как только Алина и Мышка усаживались около матери, Динка усаживалась за дверью и, приоткрыв щелочку, жадно ловила мамин голос.

Когда в комнате раздавался смех, она тоже тихонько смеялась, а когда Мышка начинала шмыгать носом, девочка отходила подальше. Потом снова возвращалась и, приоткрыв щелку, испытующе смотрела на лица. Иногда, забывшись, она просовывала в дверь свою лохматую голову и, стоя в таком неудобном положении, слушала.

«Мама, она мешает!» – недовольно говорила Алина.

«Пустим ее», – просила Мышка.

«Рано еще», – вздыхала мать.

Один раз мать читала очень грустную повесть о мальчике, которого отдали из приюта в деревню к очень злой женщине. Динка сидела на порожке и слушала. Она сидела тихо, размазывая на щеках слезы, и только в самых грустных местах повести молча ударяла себя кулачком в грудь.

«Пустим ее...» – как всегда, попросила Мышка.

«Попробуем... Диночка, ты уже научилась хорошо слушать?» – спросила мама.

«Научилась, – серьезно ответила Динка. – Но только мне лучше сидеть на порожке, потому что я иногда ухожу за дверь и что-нибудь меняю».

«Как это?» – удивилась мать.

«Ну, просто я сама все меняю... Плохие у меня сразу умирают, а хорошие ходят гулять и все самое вкусное едят, и я там с ними... мед-пиво пью, по усам течет», – задумчиво сказала Динка.

«Но ведь ты плакала сейчас, – напомнила мать. Она была совершенно озадачена тем «выходом», который нашла для себя Динка. – Почему же ты плакала?»