Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Видимо, так, — проговорила Элинор, чтобы что-то сказать.
Монах бодро поднялся на ноги, его долговязое тело, казалось, заполнило всю комнату.
— Вы сказали «видимо», сестра? — спросил он, с возмущением глядя на Элинор с высоты своего роста.
— Видимо, брат Мэтью, — решительно повторила та. — Потому что я никогда не слышала о таком святом. Быть может, вы просветите меня?
Он сразу это сделал.
— Это один из местных святых, миледи. Полагаю, вы не знаете о нем, поскольку происходите не из наших мест.
— Он еще не причислен к лику святых? — спросила она.
Элинор была вынуждена проявлять некоторую осторожность в этом вопросе, так как Англию переполняли оставшиеся с прежних времен языческие, но тем не менее любимые духи и божки, постепенно превращавшиеся в сознании людей в праведников и святых. Таким образом сохранялась какая-то преемственность, и, возможно, это было, в общем, неплохо, однако Элинор предпочитала все-таки дождаться, пока сама Церковь решит, кому из древних кумиров будет оказана честь войти в сонм новых святых.
— Это вопрос времени, миледи, — ответил ей брат Мэтью. — И если мы окажемся достаточно мудры, чтобы раньше других признать его святость, он несомненно отблагодарит нас своими чудесами.
— Ах, он такой славный мальчик! — подала голос сестра Руфь, продолжая поглаживать кость.
— Мальчик? — недоуменно переспросила Элинор.
— Разумеется, миледи. Это видно сразу. Стоит только поглядеть на размер костей. Я это понял сразу. — В голосе Мэтью слышалось порицание ее невежественности.
Элинор подошла ближе.
— Действительно, — сказала она. — И отчасти поэтому, брат, я полагаю, эти кости могут пока остаться в Тиндале на попечении сестры Руфи…
Та взглянула на Элинор с благодарностью, которая украсила ее бесцветное маловыразительное лицо, сделав его почти красивым и стерев с него на мгновение следы немалого числа горьких лет, проведенных на этой земле.
— Могут остаться, — продолжала Элинор, — до той поры, когда у вас в руках появятся доказательства принадлежности этих костей поименованному вами человеку, а тот, кто благоволит продать их, появится здесь собственной персоной. Тогда мы и будем решать основной вопрос — о покупке. Согласны?
Брат Мэтью моргнул, прищурился и потом ответил с достоинством:
— Конечно, миледи. Благочестивый продавец святых реликвий давно бы пожаловал в монастырь, если был бы уверен, что его примут, как он того заслуживает. — Он выразительно взглянул на Элинор. — Однако он, как видите, решил все же не лишать нас своего благоволения и потому доверил мне свои сокровища даже без денежного залога.
Уж не знаю, подумала Элинор и сама тотчас же осудила себя за нехорошие мысли, уж не знаю, как вы на самом деле договорились с вашим торговцем, но если дело это решится в конце концов так, как хотелось бы им всем — брату Мэтью, торговцу и, быть может, духу святого Скаллагрима, если его канонизируют в обозримом будущем, — то свою благодарность они должны будут в первую очередь выразить рыжему коту Артуру, который сумел в нужную минуту улучшить мое настроение, что помогло избежать очередного спора и даже привело затянувшееся противостояние к мирному исходу. Пускай на время. Возможно, решила Элинор в заключение, этот Скаллагрим, когда жил на земле — если жил, — любил котов. Особенно рыжих.
Однако брат Мэтью с восхищением взирал не на красавца кота, которого уже не было в комнате, а на невзрачную монахиню, и ей он адресовал свои прочувствованные слова:
— Ваши скромность и благочестие, дорогая сестра, были чудесно вознаграждены сегодня, чему все мы благодарные свидетели.
После чего он бережно помог ей подняться с пола и они направились к двери. Проводив их взглядом, Элинор тоже пошла к себе, думая, что кот Артур определенно заслужил дополнительный кусочек печенки к своему обеду.
— Сэр!
Ральф приоткрыл один глаз, потом другой. Вкус эля, казавшийся вчера вечером таким превосходным, превратился в горечь, которой впору потчевать в аду грешников. И она, эта гадость, прочно стояла в горле. К тому же болела голова. В очередной раз давая себе зарок, что никогда больше не будет так напиваться и что найдет наконец женщину, которая станет его женой и будет удерживать от всяких излишеств, он поднялся с постели и, еле успев добежать до горшка, излил в него значительную часть накопившейся горечи.
— Сэр! — повторил Кутберт, невозмутимо наблюдавший за всем этим от двери гостиничного номера.
— Гори ты в аду! — прорычал его начальник, утирая рот. — Что тебе понадобилось в такой момент?
— Вас зовут в Тиндал, сэр.
— Он разве еще существует? Зачем я им понадобился спозаранку?
— Настоятельница Элинор послала меня сказать, что там кого-то крепко избили.
— Ох, за что же меня так наказывают? — пробурчал Ральф, пошатываясь, добрался до таза с водой и опустился перед ним на колени.
— Я думал, вы спросите, кого избили и кто это сделал, — сказал Кутберт, без интереса наблюдая, как коронер поливает голову холодной водой, издавая при этом звуки, напоминающие рычание.
— Считай, что я уже спросил тебя обо всем, о чем нужно, и отвечай по порядку!
— Сестру Кристину, — сказал помощник. — И вроде бы не только избили, но и… Правда, сестра Анна говорит, что она осталась девственницей, как и была.
— Слава Тебе, Господи! А переломы, раны?
— Как будто нет. Только синяки, ссадины.
Ральф уже надевал сорочку, она была помята и не безупречной чистоты, но ведь жены у него все еще не было.
— Значит, говоришь, сохранила девственность? — проговорил он, еще не натянув рубашку до конца. — Жаль…
— Сэр! — в ужасе воскликнул Кутберт. — Что вы такое…
— Заткнись! Ты не о том подумал. Я хотел сказать, жаль, что все эти ссадины и царапины достались этой кроткой овечке, а не кому-нибудь другому, кто их заслужил. Хотя бы старому зануде Мэтью.
Он потянулся за своим мечом, потом грузно опустился на кровать. Голова немного кружилась и опять стало подташнивать. Мысли путались. Он начал вспоминать вчерашний вечер… ночь… Да, знатно он нагрузился. А потом… Кажется, к нему подсела Сигни? Или он подкатился к ней? Неважно… Да, он был с Сигни. Или она была с ним… Да что за черт! О чем он думает?..
— Сэр… Настоятельница ждет.
— Молчи!..
Сигни сразу согласилась пойти с ним. Уговаривать не пришлось. Вообще, она славная, добрая девушка… И сначала все было хорошо. И потом тоже… И еще… А после… Что же было после?.. А, он назвал ее Анной! А она как взовьется! Вскочила с постели, хвать свои манатки — и поминай как звали! Но перед этим еще обругала его последними словами…