Наказание ждет иль награда,

Если я уклонюсь от пути?

— То есть лучше бы он не уклонялся, так? — уточнила Юля. — Занимался бы своей каторжной работой, ломал бы слоистые скалы и таскал их вместе с ослом к железной дороге, так?

— Тут нельзя сказать, что было «лучше». Для Блока существует один закон — красота. Она не нуждается ни в объяснениях, ни в оправданиях.

И Даня процитировал ей стихотворение Давида Самойлова:

Неужто только ради красоты

Живет за поколеньем поколенье?

И лишь она не поддается тленью?

И лишь она бессмысленно играет

В беспечных проявленьях естества?

— В общем, красота — это страшная сила, — в свою очередь процитировала Юля. — Ладно, прочти еще что-нибудь. Только не такое длинное.

Даня сказал, что прочтет стихи о ее глазах. Стихи ей ужасно понравились, хотя она не подала виду, а одно место прямо потрясло:

Так на людей из-за ограды

Угрюмо взглядывают львы.

— Это в точности про твои глаза, — сказал Даня.

— Это тоже Блок?

— Да. Стихи о Кармен. Была такая певица — Андреева-Дельмас. У Блока был с ней роман. Она пела заглавную партию в «Кармен», и он посвятил ей целый цикл стихов. Там не все равноценно, но это стихотворение — одно из лучших.

Юля еще раз прошлась по трехкомнатной квартире, в которой он жил один. Ее внимание привлек увеличенный черно-белый снимок: мужчина и женщина, молодые, веселые, а с ними маленький мальчик. Семья. То, чего у нее никогда не было. Нет, конечно, у нее была мама, самая лучшая мама на свете, но Юля не представляла себе семьи, где есть отец. Некий смутный образ вдруг замерцал где-то на краю ее сознания: какой-то человек… Они с мамой спорят… Они с мамой никогда не ссорились, а тут вдруг какой-то дядька… «Он мой лучший друг!» «Он мне помогал, когда я с голоду умирала!» «Он наши деньги сохранил!» Мама еще просила запомнить, как его зовут, но Юля не запомнила. Имя у него было уж больно заковыристое. И вообще ей не хотелось делить маму ни с каким «лучшим другом». И чего он вдруг сейчас ей вспомнился, этот «лучший друг»?

— Кто это? — спросила она, прогоняя неприятные мысли.

— Это мои родители. А это я, — сказал Даня. — Они погибли, — ответил он на невысказанный вопрос. — Это последний прижизненный снимок. Я их совсем не помню.

— Прости, — смутилась Юля, — я не знала…

— Все нормально, — успокоил он ее. — Я все-таки вырос и не пропал, как видишь.

— А моя мама выросла в детдоме, — продолжала Юля. — Она совсем не знает своих родителей. Она «дочка фестиваля» — так это называлось.

— А ты, выходит, внучка, — улыбнулся Даня.

— Мне это не нравится, — тут же ощетинилась Юля. — Никакая я не внучка! А что с ними случилось? — Она указала на снимок.

Даня рассказал, как мама с папой поехали в Киев навестить бабушку с дедушкой, как случился Чернобыль, и они, стараясь спастись, попали в аварию.

— То есть это как в «Соловьином саде», — уточнила Юля.

— Да нет, это скорее напоминает «Последний день Помпеи», — мрачно пошутил Даня. — Беги не беги, все равно спасенья нет. Давай лучше не будем об этом. Давай сходим куда-нибудь.

— Давай, — согласилась Юля.

Но этому дню суждено было стать днем тяжелых воспоминаний.

Даня уже не раз водил Юлю в рестораны, на концерты джазовой музыки, которую они оба любили, в закрытые деловые клубы, поражавшие своей эксклюзивностью, а в этот день ему вздумалось отвезти ее в один из самых дорогих ресторанов Москвы.

— Разговор о поэзии удивительным образом пробуждает аппетит, — весело заметил он по дороге.

— И не говори, — согласилась она.

Когда они запарковались и вошли в ресторан, навстречу им шагнула девица в униформе цвета бургундского с дежурной улыбкой на лице. Метрдотель как раз провожал к столику компанию, приехавшую до них, а она, видимо, была на подхвате. И вдруг на глазах у Дани приклеенная улыбка стала сползать с лица девицы. Она ткнула пальцем в объявление, прикрепленное над столиком метрдотеля: «Администрация оставляет за собой право отказать в обслуживании любому без объяснения причин».

Даня решил, что речь идет о Юлиной коже, и был, в общем-то, недалек от истины. Но оказалось, что дела обстоят несколько сложнее.

— Привет, Горшенева, — сказала Юля.

— Как тебе наглости хватило… — зашипела Горшенева. — Тебе здесь не место! У нас приличная публика…

— Послушайте, — грозно вмешался Даня, — если вы намекаете на цвет кожи моей спутницы, то сейчас вам будет плохо по-настоящему.

Горшенева смерила его взглядом.

— Нет, это ты меня послушай, парень. Держись от нее подальше. Она уже четверых упекла на нары, ты тоже хочешь загреметь? Я из-за нее в МИМО не поступила…

— Ну да, туда с судимостями не берут, — кивнула Юля.

— Всю жизнь мне поломала, — продолжала Горшенева, но тут подошел метрдотель.

— Проблемы? — спросил он.

Накладная улыбка вернулась на место.

— Вот, объясняю, что наши клиенты могут остаться недовольны такой компанией…

— Вы уволены, — кратко проинформировал метрдотель незадачливую Горшеневу. Улыбкой он владел гораздо профессиональнее. Она ни на миг не покинула его лица. — Прошу вас следовать за мной, — повернулся он к посетителям.

— Нет, если мы здесь нежеланные гости… — Даня вопросительно взглянул на Юлю.

Она мужественно вздернула подбородок.

— Ничего. Все нормально.

— Вы здесь более чем желанные гости. Дирекция давно искала повод уволить эту… Нам ее по блату навязали, извините за откровенность. Прошу вас, — повторил метрдотель и повел их к столику, бросив через плечо Горшеневой: — Чтоб я вас здесь больше не видел.

Им дали столик на двоих у окна.

— Ну, этой девице мы испортили настроение основательно, — весело заметил Даня, потирая руки. — Значит, денек прошел не зря.

На самом деле настроение испортилось у Юли. У нее не было сил даже взглянуть на него. Дождавшись, пока официант, принесший им меню, отойдет подальше, Даня впервые за все время знакомства ласково накрыл ладонью ее руку.

— Расскажешь, в чем дело?

— Я давно хотела тебе рассказать, — еле слышно откликнулась Юля. — Надо было с самого начала, но я никогда никому не рассказывала… только Нине… И это не застольный разговор.

— Ничего, я сдюжу, — заверил ее Даня.

Но ей становилось все хуже и хуже. Она вскочила.

— Я пойду руки вымою… Закажи мне пока минералки.

В туалете ее вырвало, но после этого, как ни странно, стало легче. Юля прополоскала рот, смочила лицо влажной салфеткой, немного постояла, проверяя, не кружится ли голова… Вроде бы все было нормально… более или менее. Она сделала несколько глубоких вдохов, поправила прическу и вернулась в зал.