– Как прекращаем? Вы не можете… У нас договор, – совсем уж позеленел худрук.

– По договору мы обязаны были профинансировать подготовку к спектаклю, премьеру и следующий за ней блок из четырех спектаклей. Это мы и сделали, условившись с вами, что договор о дальнейшем сотрудничестве заключим позднее, оценив результаты. Что ж, теперь мы их оценили и заявляем: фонд выходит из игры.

Директор зашелестел бумажками, сунул худруку под нос испещренную печатями кипу документов. Тот вспыхнул и, потрясая стопкой бумаг, с пафосом провозгласил:

– Это подло! Я вам поверил!

– Подло? – негромко, но веско, так, что все разом замолчали, выговорил Мустафа. – Подло то, что вы меня обманули. Я дал вам деньги на постановку, привел на премьеру свою племянницу, чистую неиспорченную девушку. А вы показали этакую мерзость, – он скривился. – Но я человек благородный и забирать у вас затраченные средства не буду. Выручка за показанные спектакли останется у вас.

– Но этого же не хватит на дальнейшую раскрутку! – в отчаянии заломил руки худрук. – Мы же с вами планировали… Зорлу-центр, европейские театры, международный фестиваль…

– Зато хватит на то, чтобы продолжать играть в вашей конуре, – развел руками Мустафа. – Я бы на вашем месте и за это сказал спасибо. Прощайте!

Все было кончено. Виктория отлично понимала, что других инвесторов театру сейчас не найти. А значит, постановку снимут с репертуара. И Альтана после такого скандала еще долго не пригласят ни в один известный проект.

Они с Мустафой вышли из кабинета, двинулись по коридору. И вдруг Виктория невольно остановилась. Потому что навстречу им шел Альтан. Бледный, измученный, с черными колодцами глаз, обведенных синяками, на испитом лице. С искусанными бескровными губами. В несвежей одежде, создававшей впечатление, что в ней он и спал.

Но вместо мстительного: «Ну что, милый, хлебнул ты теперь того, что пришлось по твоей милости пережить мне? Понял, каково остаться изгоем, лишиться профессии, самого себя? А знаешь, это еще не самое страшное. Тебе ведь не приходилось гнить заживо в стамбульской пересыльной тюрьме. Мучиться в каменных стенах исправительной колонии, без надежды в ближайшие полтора десятка лет выбраться оттуда. Ползти по канализационному коробу в нечистотах. Трястись в мусорном ящике, бороться со штормом на озере. И каждую минуту бояться, что тебе в затылок выпустит пулю настигший охранник. А все это, дорогой, как оказалось, тоже можно пережить…» Вместо этих жестоких мыслей, вместо чувства удовлетворения от свершившейся мести внутри было пусто и тоскливо. Хотелось подбежать к Альтану, обнять его, заверить, что все еще будет хорошо, что они смогут как-нибудь отмотать назад все случившееся – с самого начала, с тех дней, когда они были влюблены.

Альтан коротко поздоровался с Мустафой и прижался к стене, пропуская их небольшую процессию. Он, конечно же, понял, что перед ним те самые инвесторы, потребовавшие его участия в спектакле, подарившие ему несколько недель радости творчества. Понял и то, что теперь они явились не с добрыми вестями. Виктория видела, как глаза его на мгновение зажглись надеждой, которая тут же погасла, стоило ему встретиться с тяжелым взглядом Мустафы.

А затем он перевел глаза на нее. Конечно, он не мог ничего разглядеть под укутывавшими ее черными покрывалами. И все же взгляд его задержался на ее фигуре, брови озабоченно сдвинулись на переносице. Гениальный актер, он, разумеется, умел считывать чужую пластику движений. И Викторию вдруг обдало жаром. Что, если он узнал ее? Даже замотанную по глаза, закутанную в черные тряпки. Узнал по походке, по жестам, по развороту головы. Почему он так пристально вглядывается в ее глаза, глядящие на него сквозь щель никаба?

Ей удалось на мгновение вдохнуть его запах – такой родной, теплый и любимый когда-то. И почувствовав, как внутри мелко задрожало что-то, Виктория потупилась и поспешно прошла мимо.

Узнал он ее или нет, догадался или нет, это не важно. Ее месть свершилась. Больше ей рядом с этим человеком делать нечего.

Судебный процесс по делу «Фонда помощи сирийским сиротам» был возобновлен. Копию данных, предоставленных Асей, адвокат представил полиции, не раскрывая происхождения этих документов. Кажется, теперь он вполне рассчитывал на успех. Даже мрачные складки на его лице слегка разгладились. Сама Ася, снова ставшая веселой и неунывающей, все больше времени проводила с Мустафой.

– Ты знаешь, он сделал мне предложение, – однажды призналась она подруге.

– А ты? – спросила Виктория, пристально глядя на нее.

И Ася, которую она знала как бойкую, ничего не боящуюся девчонку, вдруг вспыхнула и отвела глаза.

– Не знаю… Я обещала подумать, но…

– Ну кого ты обманываешь, дорогая моя, – усмехнулась Виктория. – Конечно же ты согласишься. И, знаешь, я очень рада за тебя, правда. Поначалу мне ваш союз казался довольно странным, не скрою. Но теперь я понимаю, что вы, такие разные, сошлись, как кусочки пазла.

Ася тихо рассмеялась, порывисто обняла Викторию за шею и уткнулась лицом ей в плечо, пряча повлажневшие глаза.

– Тьфу ты, становлюсь чудовищно сентиментальной. Позор просто.

– Ничего, невестам можно, – тепло смеясь, поддразнила Виктория.

Она была искренне счастлива за Асю, за то, что судьба ее устроилась. Но это только ярче подчеркивало то, что ей самой нужно было решать, что делать дальше со своей жизнью. Теперь, когда ее план удался, ей нечем было больше занять себя. Все, что еще недавно казалось важным, отошло на второй план. Требовалось понять, куда двигаться дальше. Но Виктория по непонятным ей самой причинам медлила, продолжала отслеживать в интернете все, что происходило с Альтаном. Как будто бы эта страница еще не была перевернута. Наивная, она-то считала, что, разделавшись с ним, поставит жирную точку и начнет новый этап. Но прошлое не отпускало, заставляло вчитываться в новости. Спектакль «Лолита», отыгранный на сцене Moda Theatre Kadikoy пять раз, был снят с репертуара. Полиция нравов по результатам множества жалоб начала расследование. Каша, которую она заварила, оказалась куда гуще, чем Виктория рассчитывала.

После премьеры Виктория прекратила слежку, но с каждым днем желание увидеть Альтана становилось все сильнее. Она пыталась убедить себя, что ей это нужно для того, чтобы полнее насладиться триумфом. Однако в глубине души понимала, что движет ею прежде всего тревога. Что теперь будет делать этот несчастный Питер Пэн, изгнанный из своего Неверленда? Как он, слабый, порывистый, ранимый, перенесет свалившиеся на него несчастья?

В один из вечеров Виктория не выдержала. Тяга взглянуть на Альтана стала нестерпимой. Обращаться к одному из водителей Мустафы на этот раз она не стала. Если раньше ее действия можно было объяснить подготовкой к решающему удару, то теперь пришлось бы признаться Мустафе, а главное, самой себе, что управляют ею куда более личные мотивы. А обсуждать это Виктория не хотела, не была готова. Садиться за руль самой, облаченной в черные тряпки, было бы неудобно. И Виктория решила рискнуть, оделась в неброский костюм – джинсы и футболку, спрятала волосы под бейсболкой. Конечно, узнать ее так было можно. И все-таки она понадеялась, что в сумерках и за толстыми стеклами машины останется незамеченной.