— Какое там! Ляпнул что-то в сердцах напоследок, но не со зла, а всё боле от обиды.

— Не сказал, куда направился?

— Никак нет, — мотнул головой Прохор. — Да дело привычное, не иначе в любимый свой кабак спровадился.

— А после не видал ты его? Не возвращался Еремей Пантелеевич ночью?

— Не видал, ваше благородие.

— Хм, — Холмов потарабанил пальцами по столу. — Скажи, а дом на ночь запирают?

— Да почто ж его запирать? Только ворота от чужих и затворяем.

— Значит, — поднял правую бровь инспектор, — ночью на двор незамеченными ни чужой кто, ни барчук не могли явиться? Ведь иначе кто-нибудь да должен был их впустить.

— Барчук явиться мог, — не согласился с выводом Холмова дед. — Через калитку, что на заднем дворе. Кто свои, все про неё ведают.

— Дело ясное, — вздохнул я, глядя вслед отпущенному инспектором Прохору, — что дело тёмное.

— Вы правы, — кивнул Холмов. — Пока что ясности особо не добавилось.

На то, чтобы опросить всю оставшуюся дворню ушло не больше часа. Ничего нового мы не узнали. Большинство из слуг были свидетелями ссоры, но никто не видел вернувшегося с попойки Еремея. И чужих на дворе не примечал никто. Ночью все спали спокойно и про убийство барина узнали лишь по утру. Тело нашла совсем молодюсенькая служанка Глашка, визгом своим разбудившая хозяйку и заодно взбудоражившая весь дом.

Беседа с ней, кстати, вышла самой непродуктивной. Девка, узревшая эдакие кровавые страсти, всё ещё находилась под впечатлением и на расспросы Холмова отвечала каким-то тихим невнятным блеянием.

Закончив с прислугой, сходили к той самой калитке на заднем дворе. Выглянули наружу.

— Сомневаюсь, что здесь кто-то проходил, — самым первым на этот раз высказался Тимон. — Место из-за деревьев тенистое, грязь после дождей до сих пор не высохла. А следов свежих на тропке и не видать.

— Разве что, — качнул головой Холмов, — по траве кто прокрался. С момента преступления прошло несколько часов. Трава тут низкая, могла уже и выправиться. А на самом дворе, хоть травы и нет, но хожено уже немало. Если преступник и наследил где, следы его полностью уже затоптаны.

— Ваши благородия, — окликнул нас подошедший дед Прохор, — извольте в дом пройти. Там жандармы Еремея Пантелеича доставили. Вас дожидаются.

Вернулись в гостиную. Жандармы, что привезли арестованного, так возле него и торчали истуканами все втроём, не решаясь отойти ни на шаг. Ещё и урядник подошёл, к охране присоединившись. Словно матёрого киллера стерегли. Хотя сам Непряхин, особенно на фоне этих дуболомов в форме, выглядел совершенно безвредным.

Холмов немного ошибся, говоря о схожести наших с подозреваемым комплекций. Был Еремей и ростом пониже, и сложением похлипче, что вполне могло объяснять менее глубокие следы на клумбе. Впрочем, завзятым паркурщиком, в пьяном виде запросто сигающим с такой высоты, Непряхин мне слабо представлялся. Сразу ведь видно было — перед нами совершенно неспортивный рохля, да ещё и сильно страдающий с перепоя.

На бледном лице кривоватая гримаса, одновременно выражающая вселенскую печаль и муки адовы. Взгляд безотрывно устремлён на наручники, сковывающие тонкие запястья. Под глазами тёмные круги. Слегка вьющиеся светлые волосы, хоть и оставались уложенными на прямой пробор, но всё равно вил имели довольно взъерошенный и неухоженный.

Сюртук и брюки хорошего сукна, но недурно так измяты. Сорочка сильно несвежая, галстук сбился куда-то набок, лакированные ботинки не чищены и покрыты солидным слоем пыли.

— Господа, — обратился к жандармам Шарап Володович, едва глянув на похмельного бедолагу, еле стоящего на ногах, — окажите любезность, снимите с подозреваемого наручники. А вы, молодой человек, присаживайтесь.

Инспектор сам уселся за стол и Непряхину указал на место рядом. Тот благодарно кивнул и, как только ему высвободили руки, безвольно плюхнулся на стул.

— Водицы бы испить, — поднял он просительный взгляд на Холмова.

— Разумеется, — согласился тот и окликнул Прохора, маячившего в дверном проёме: — Любезный, принеси Еремею Пантелеевичу что-нибудь горло промочить.

Дед спешно испарился, а инспектор, подозвав к себе старшего из продолжавших стоять столбами жандармов, стал что-то активно нашёптывать тому на ухо. Служивый всё внимательно выслушал, кивнул, взяв под козырёк, и торопливо покинул нас, не забыв прихватить с собой всех своих товарищей.

— Вот, барин, рассольчику хлебни, — сапоги жандармов ещё грохотали по коридору, а возле Непряхина уже засуетился Прохор, притащивший на подносе хрустальный графин со стаканчиком. — Может откушать чего принести?

Еремей Пантелеевич покривился, чуть качнув отрицательно головой, и, проигнорировав стаканчик, жадно присосался к горлышку графина.

— Прошу прощения, господа, — облегчённо вздохнул он, опустошив ёмкость чуть ли не на половину, — уж больно в горле пересохло.

— Ну что ж, сударь, — Шарап Володович деловито потёр ладонью о ладонь, — раз уж вы вновь обрели дар речи, я бы хотел порасспросить вас о вчерашнем вечере и воспоследовавших за оным событиях. Станете ли вы отрицать, что накануне сильно поругались с вашим отцом?

— Зачем же? — пожал плечами Непряхин. — Было дело. Сказал батюшке, что жениться намерен, вот он и осерчал не на шутку.

— Куда вы направились после этого?

— В «Шалый пёс» я направился, что на краю гоблинской слободки.

Услыхав знакомое название, я прямо-таки встрепенулся:

— Почему именно туда? Не самое вроде ближнее к вам заведение. Да и контингент там не очень.

— Зато самое дешёвое. Батюшка ведь не сильно склонен был меня финансировать. А народ там, хоть и не из респектабельных будет, зато душевный.

— Ну да, ну да, — скептически поморщился я, припоминая совершенно бандитские рожи «душевных» завсегдатаев этой забегаловки.

— Как долго вы там пробыли? — оборвал мои лирические отступления инспектор.

— Могу предположить, что до самого закрытия. Помню только, что долго очень сидел. Уж больно сильно я с отцом повздорил, хотелось расстройство унять. А как в кабак пришёл, прознал, что приятеля моего, с коим беседовать благостнее всего было, безжалостно зарезали.

— Не потому ли, — чуть подался к Еремею инспектор, — вы решили взять нож и зарезать своего отца?

— Хотел бы вам, сударь возразить, — вздохнул Непряхин, — ибо никогда таких намерений не имел и не помышлял о том даже. Но больно уж крепко я в тот вечер набрался с тоски да уныния. Совсем не помню, как уходил. Только знаю, что Федора Кузьминична в