силу своего мягкосердия не прогнала меня, дав приют на ночь, когда я к ней в столь непотребном виде заявился. А по утру меня уже, как был, с диванчика в гостиной подняли да в околоток поволокли, говоря, что я батюшку жизни лишил. А я и не помню ничего, что ночью-то случилось.

— Значит, вы спали, не раздеваясь? — уточнил инспектор.

— К позору своему, — кивнул Еремей, — должен признаться, что так и завалился ночевать в беспамятстве. За что чувствую великую вину перед Федорой Кузьминичной. И вас покорнейше прошу извинить меня за столь помятый вид.

— А приятель, которого убили, — дошло вдруг до меня, — уж не господин ли Аляпкин? Это с ним вы дружбу водили?

— Так и есть, Аполлинарий Ефремович, — подтвердил мою догадку Непряхин. — Он хоть и оказался отвергнут обществом, но собеседником всё же был приятным. Мог и выслушать, и утешить, и совет дать.

— Нож, которым был убит Пантелей Непряхин, — недовольно зыркнул на меня Холмов, — как нам известно, принадлежит вам. Имеете, что сказать по этому поводу?

— Его мне батюшка давно подарил, — понуро согласился Еремей, — на моё четырнадцатилетие. Тогда ещё матушка моя жива была, а мы с батюшкой частенько на охоту хаживали. Да только потом, как горе приключилось, не до охоты стало. Я уж и дротовик закинул, и нож запрятал, даже не вспомню, куда. А после батюшка Ульяну Карповну в жёны взял, и отношения наши с ним вовсе наперекосяк пошли. Но я батюшку всё равно любил и уважал. И знаю, на ссоры все наши несмотря, он тоже ко мне душой не очерствел. Посему, чтобы руку на него поднять, я и представить себе не могу. Да и вовсе поймите, господа, по моему глубокому убеждению, решение любых вопросов через насилие, и уж тем более через лишение жизни, никак не приемлемо в нашем цивилизованном обществе. А уж родную кровь в сердцах изничтожать — тому и вовсе оправдания быть не может. Посему, уж коли окажется, что я в смерти батюшки виновен, так я и сам себя за то вовек не прощу.

— Значит, Ульяна Карповна, — перебил я Еремея, — вам не родная мать?

— Мачехой она мне приходится, — кивнул тот. — С ней у меня с самого начала не заладилось. Да и теперь в спорах наших с батюшкой, не сочтите за наговор, всё больше масла в огонь она и подливала. Уж больно в ней Федора Кузьминична неприязнь рождала.

Забумкали по коридору торопливые шаги и в гостиную деловито вломился жандармский урядник.

— Вот, в банной печи обнаружили, — он протянул Холмову какую-то сырую обгорелую тряпку, скрученную в тугой комок, и скукоженную от жара пару совершенно испорченных кожаных мужских туфель. - Кто-то спалить хотел, да на розжиг поскупился.

— Вот и чудесно, — довольно потёр руки инспектор. — Положите сюда на стол и приведите старика Прохора. Да позовите после ещё кого-нибудь из тех, кто вчера в доме прислуживал.

Он повернулся к Непряхину и указал на принесённые урядником башмаки:

— Это ваши?

Мы с орком сидели за столом, совсем примолкнув, боясь помешать следственному процессу. Почему-то именно теперь ощущалась вся серьёзность допроса. Казалось, отвлеки мы инспектора от допроса и он обязательно упустит какую-нибудь важную деталь.

— С вашего позволения, — Еремей приподнялся со стула, чтобы поближе рассмотреть пропечённые улики. — Однозначно мои. Это ведь «дерби». Я их в столице с полгода тому купил. Зачем же их испортили? Совсем ведь новая модель. Кроме меня в доме никто таких не имел. Батюшке больше сапоги по душе были, а Аниська покамест вовсе простые онучи носит.

Холмов удовлетворённо кивнул, а в гостиную ввели деда Прохора. Тот недоумённо косился на жёстко вцепившегося в его плечо жандарма. Похоже, служивый слишком буквально воспринял приказ «привести» старика.

Инспектор махнул рукой жандарму, мол, свободен. Встав из-за стола, подошёл к Прохору.

— Ответь-ка мне, любезный, со всей честностью, Еремей Пантелеевич давеча в этой одежде из дома уходил? — указал он на Непряхина. — Или на молодом барине какой иной наряд был?

Дед сначала замотал головой, а после активно закивал:

— В этом костюме барчук уходить изволил. Я сам ему сей спинжак с брюками подавал. А сорочку Глашка приносила, то у ей выспросить можете.

— Хорошо, — подбодрил старика инспектор скуповатой улыбкой, — а это что за вещица и из чьего гардероба?

Дед, не решаясь потрогать скомканную тряпку, недолго её поразглядывал и пожал плечами:

— Точно не скажу, но явно из бабьей одёжи что-то. Воно оно, кажись, с кружевами будет.

— Хорошо, можешь идти, — отпустил старика Холмов. — Кликни там кого следующего из ваших, кто ожидает уже.

Следующей оказалась та самая Глашка. Тоже подтвердила, что молодой барин костюма не менял и в сорочке был той самой, которую она ему вчера в обед утюжила. И даже тряпку обгорелую опознать сумела:

— Так то барыни платье из старых. Барыня обычно не выбрасывает ничего, а как платья ей совсем не по душе станут, ими нашим девкам, кто особо усердием отличится, презенты оказывает.

— Это платье, — поднял брови Холмов, — она тоже кому-то презентовала?

— Нет, господин, — Глашка выглядела совершенно уверенной, — не успела ещё. Оно в чулане висело, я то хорошо помню. Сама хотела у барыни то платье выпросить да после по себе ушить. Уж больно на нём узоры да кружева богатые были.

Показания других слуг никак не опровергали уже услышанное нами, поэтому Холмов, покончив с расспросами, велел вновь позвать в гостиную хозяйку дома. Едва та вошла, инспектор кивнул уряднику, и по обе стороны от Ульяны Карповны встали жандармы.

— Госпожа Непряхина, как старший инспектор коронного управления сыском, официально сообщаю вам, что вы взяты под стражу, поскольку обвиняетесь мною в убийстве своего мужа Пантелея Марковича Непряхина.

Еремей подскочил со стула, ошарашенно уставившись на мачеху, а та, в миг залившись злым румянцем, возмущённо осыпала Холмова, а заодно и нас с орком, отборными проклятиями.

Глава 16

— Напрасно вы так горячитесь, сударыня, — кисло сморщившись, укоризненно покачал головой Холмов. — У меня есть все основания утверждать, что преступление совершили именно вы, а после сделали так, чтобы подозрения пали на вашего пасынка. И хотя основания те лишь умозаключительные, всё же есть способ доказать вашу вину.