– Вот, кажется, это он, – я показала рукой в сторону красно-белого дома. – Интересно, сколько там этажей?

– Больше двадцати, это точно, – ответила Ирина, заворачивая во двор. – А какая там квартира?

– Пятьсот тринадцатая.

– Молодой человек, – Ира высунулась в окно и обратилась к прохожему, – подскажите, пожалуйста, пятьсот тринадцатая квартира в каком подъезде?

– В том, – парень указующе махнул рукой, и мы проехали немного вперед.

Я вылезла из машины и подошла к парадному. На двери был домофон. Надо признаться, терпеть не могу эти штуки. Хоть вчера у меня и состоялась приятная беседа через переговорное устройство с мамашей Али Уткиной, но такое бывает далеко не всегда. Я нажала нужные кнопки и стала ждать ответа, но никакой реакции на мой звонок, увы, не последовало. Наверное, Аллы Обревко не было дома.

В тот момент, когда я хотела повторить звонок, дверь открылась, и из подъезда вышел мужчина средних лет. Я воспользовалась моментом и вошла в парадное. Затем по почтовым ящикам посчитала, что пятьсот тринадцатая квартира находится на пятнадцатом этаже, и вызвала лифт. Он, к счастью, работал. Все-таки столица есть столица! Это у нас, в провинции, работающие лифты – большая редкость. Надо же – здесь даже зеркало имеется! Пока ехала наверх, внимательно изучала свой синяк. Он стал какого-то желтоватого цвета и не так явно бросался в глаза. Наверное, завтра можно будет ходить без шарфа. Честное слово, имидж Остапа Бендера мне уже надоел!

Выйдя из лифта, я осмотрелась. Звонка в квартиру Обревко не было. Тогда я на всякий случай постучала в дверь с металлическим ромбом, внутри которого был выгравирован номер – пятьсот тринадцать. Эффект от этого был нулевой. Меня здесь не ждали, а жалко. Таня, но ты же не давала вчера телеграмму-молнию на этот адрес, чтобы тебя сегодня встречали здесь с хлебом-солью! Не давала, хотя стоило бы это сделать.

Потоптавшись на соломенной циновке, я огляделась по сторонам и позвонила в соседнюю квартиру.

– Вам кто нужен? – спросил старческий голос, то ли мужской, то ли женский, сразу не поймешь.

– Я хотела у вас уточнить, когда ваша соседка, Алла Матвеевна, дома бывает?

– А вы ей кто? – не замедлил поинтересоваться бдительный сосед. Теперь голос был явно мужским.

«Вопрос, конечно, интересный. Я могу быть этой Алле кем угодно – от дальней родственницы до близкой подруги. Но вот как представиться повыгоднее?» Взяв несколько секунд на размышление, я достала из сумки просроченное удостоверение сотрудницы Тарасовской прокуратуры и поднесла его к глазку. Расчет оказался верным – мне открыли дверь. Я увидела пожилую супружескую пару и поздоровалась:

– Добрый день! Разрешите войти?

– Проходите! Давно пора было нашей соседкой заинтересоваться, – сказала седенькая бабуля в цветастом халате.

– Что – сильно достает? – осведомилась я, когда дверь за мной уже закрылась.

– Не очень, – сказал лысый дедушка в полосатой пижаме.

– Очень! – возразила его супруга. – Страшно беспокойная у нас соседка. Дверью громко хлопает, музыку на всю катушку включает, сигареты на лестничной площадке бросает, и вообще, откуда она здесь взялась, непонятно. До нее в пятьсот тринадцатой квартире очень приличная семья Краснихиных жила, не то что эта лахудра...

– Скажите, а гости у Обревко бывают?

– А то! У нее же проходной двор, – именно так бабуля охарактеризовала степень гостеприимства Аллы Матвеевны.

– Скажите, а вот последние три-четыре дня у нее случайно не бывала в гостях молодая женщина лет тридцати? Сейчас я вам ее фотографию покажу, – я полезла в сумку и достала компьютерную распечатку. – Вот, я эту девушку имею в виду.

Дедушка надел очки, висевшие на его груди на тесемочке, и стал внимательно изучать фотку.

– Знаете, очень трудно сказать. Какая-то девица шастает тут к ней, но она это или нет, точно вам не скажу, – сказал дедок и вернул мне фотографию.

– Ну, может быть, вы запомнили ее? – обратилась я к бабке.

– Ой, что вы, у меня зрение плохое! Мне и ваше-то лицо видится как в тумане, а издалека я и вовсе никого не узнаю, – призналась она.

– Знаете, эта девушка могла быть одета в красную куртку...

– Да, кажется, я видел что-то красное в глазок. Но куртка или плащик красный на подружке ее был, точно не разглядел. Скажите, а что они натворили?

– Нет, ничего, просто они могли быть свидетелями одного дорожно-транспортного происшествия, – соврала я и увидела, что мой ответ сильно разочаровал старичков, особенно бабушку. Наверное, они спали и видели, чтобы их беспокойную соседку изолировали от общества. Добрые люди, они ведь прежде всего к самим себе добры. – Знаете, у меня к вам есть небольшая просьба: вы не могли бы мне позвонить по этому телефону, когда гражданка Обревко вернется домой?

Я быстро написала на листочке федеральный номер своего мобильного телефона и передала записку дедушке. Он внимательно изучил ее и сказал:

– А другого телефона у вас нет? У нас, знаете ли, междугородка отключена. К нам как-то внучка пришла и с Австралией на полпенсии нашей наговорила. Мы уж теперь отключили «восьмерку», чтоб ей неповадно было!

Точно, «добрые люди», я не ошиблась. Ой, чувствую, они лукавят, не хотят мне помочь, не хотят. Дедушка врет и не краснеет, а бабушка на него удивленные глаза таращит. Ладно, прощу пенсионеров, что с них возьмешь, кроме анализов. Но сначала задам им еще несколько вопросов:

– Скажите, а когда Алла обычно домой возвращается?

– Да когда заблагорассудится, она же нигде не работает! – всплеснула руками бабуля.

– А откуда вы знаете, что она не работает?

– Нормальные люди с утра в одно и то же время уходят и вечером, к ужину, приходят. А эта так и шастает туда-сюда, туда-сюда, дверью хлоп, хлоп, хлоп, хлоп, – стала нудеть бабка. – В прежние времена таких за тунеядство сажали.

Я подумала, что в глазах этих добропорядочных людей я тоже могла бы сойти за тунеядку, потому что выхожу из дома в разное время, частенько по нескольку раз топаю туда-сюда, случается, что возвращаюсь поздно ночью. А иногда, как сейчас, вообще пропадаю неизвестно где. Правда, мне повезло с соседями, они ко мне более благосклонны, чем эти старички к Алле Обревко. Но у меня не было никаких резонов ссориться с этими пенсионерами, потому что я еще не все у них выяснила.

– Скажите, а как выглядит Алла?

– Как, прости господи, девица с Тверской, – ответила бабуля.

И как это она с ее слабым зрением и высоконравственностью смогла сделать такой вывод! Да уж, доброта ее души так и прет через край!

– Давайте кое-что уточним...

– Что? – в один голос спросили бабка и дедка.

– Рост, комплекцию, цвет волос.

Я даже не могла предположить, что составление словесного портрета соседки может вызвать бурю эмоций и довести престарелых супругов, наверное, уже отметивших золотую свадьбу, едва ли не до развода. Бабушка стояла рядышком с дедушкой и противоречила ему по каждому пункту. Сначала они едва не поссорились, определяя цвет волос Обревко. Бабуле казалось, что она огненно-рыжая, а дедуля топал ногой и утверждал, что Алла – типичная шатенка. Потом бабушка стала доказывать до визга в голосе, что соседка – худая дылда, на которую даже смотреть противно. А дедушка настаивал, аж до испарины на лысине, что девушка, живущая за стенкой, стройная, как баскетболистка. Слова дедка заставляли подозревать, что он давно втайне симпатизировал Алле, поэтому его седоволосая супруга начала откровенно ревновать мужа к молодой соседке и обзывать ее разными нехорошими, но все-таки цензурными словами! Эх, знала бы Алла Матвеевна, что ее величают здесь шалавой, лахудрой и потаскушкой!