— Не желаете проститься с сестрой, эррита? — спросил блондин, впрочем, не опускаясь до насмешки, а сохраняя прежнюю бесстрастность с небольшой примесью сожаления.

Ответом стало короткое движение черноволосой головы из стороны в сторону. Только и всего.

— Как пожелаете.

— Доброго дня, эррете, — тихо проговорила благороднейшая из благородных и пошла вверх по тропинке, и, хотя шагала женщина не так и быстро, я догнал ее уже почти на вершине холма. Холма, возвышающегося над лугом, залитым цветочной кровью.

Посреди иссушающей землю жары великолепие ярко-алых махровых лепестков выглядело, по меньшей мере, чудом, только восхищаться желания не возникало. Возникали вопросы, и весьма многочисленные.

— Она была вашей сестрой?

Эвина кивнула. Молча. Я уж было подумал, что в ближайшие минуты не дождусь от женщины ни единого звука, но слова вдруг полились одно за другим, прорвав плотину скорби:

— Лейрита, ну почему? Почему именно ты и сейчас? Хотя… кто, кроме тебя, мог найти в себе смелость скрестить клинки с чернобрюхими? Все сидят по домам, забившись в самые темные углы и засунув языки в… Страшно. Им вдруг стало страшно! А кого здесь бояться? Мальчишку, получившего в наследство шайку бродяг? Шайку отщепенцев, у которых нет ни кола ни двора. Конечно, они готовы творить разбой, только прикажи! Потому что знают: другой жизни им не будет. Ни в Катрале, нигде!

О ком это она? О недокровках, находящихся на службе в бальгерии? Наверняка.

— Ты, только ты оказалась способной бросить вызов… И вот теперь лежишь там. Ждешь, пока твое тело свалят в одну яму с остальными и ночь напролет будут жечь, а мне не позволят даже собрать пепел…

— Вам не разрешат забрать тело сестры?

Благороднейшая из благородных горько усмехнулась:;

— Тело? Оно стало прибежищем скверны, как только оказалось вблизи от ийани. Таковы здешние законы, эррете. Здешние справедливые и милосердные законы…

Разумно, хотя вряд ли демоны могут воспользоваться плотью мертвецов. Но как говорится, береженого и Боженка бережет.

— Она лежит там, а я не могу даже подойти к ней. Не могу поцеловать на прощание. Не могу закутать ее в погребальные одежды и оплакать так, как того только может заслуживать любимая сестра и отважная воительница. Не могу… Они не должны видеть мое горе. Оно мое, и только! Оно не станет развлечением для чернобрюхих, пусть боль насмешек было бы легче вытерпеть, чем боль скорби… Но нет. Я не доставлю им такой радости. Мне придется быть сильной, снова и снова, теперь уже только мне одной. Но последний путь моей сестры… Он завершится без меня. Без меня, понимаете?! — Ее голос сорвался на крик, хриплый, как воронье карканье.

— Понимаю.

Я ответил. Не смог промолчать. И пусть единственное слово прозвучало очень тихо, но она услышала. Пришлось продолжить:

— С моими родителями случилась похожая история. Нет, демоны там были ни при чем, слава Божу. Виноватой оказалась всего лишь болезнь, от которой умирали сотни и тысячи… Меня не отпустили проститься с ними. Собственно, мне даже не сказали, что произошло. Я узнал позже. Когда от их тел уже не осталось ничего, что можно оплакивать.

Сливово-карие глаза моргнули, сверкнув на солнце алмазами слез, наконец-то нашедших дорогу наружу.

— Так не должно быть… — Она всхлипнула, став похожей на девочку, впервые в жизни столкнувшуюся с бедой. — Так не…

Я протянул руку, и пальцы благороднейшей из благородных легли на мою ладонь. Но лишь для того, чтобы тут же, оттолкнувшись, с новой силой взлететь вверх, к мокрой дорожке на щеке, и смахнуть капли соленой влаги.

— Я благодарна вам, эррете. Мой дом, дом моих детей и дом их детей всегда будет вашим. Но сегодня вам лучше поискать себе другое место для ночлега.

Что-то успело произойти в ее душе за то мимолетное мгновение, когда наши руки соприкасались: от беспомощной скорби не осталось и следа. Эвина подоткнула подол юбки за пояс и решительным шагом направилась через цветочное поле к призракам городских стен, дрожащим в мареве раскаленного воздуха. На сей раз я не стал ее догонять.

Но и не медлил слишком долго, чтобы свежепротоптанную тропинку вновь не заполонили цветы.

Натти встретил меня у городских ворот.

— Что там было? — спросил он, когда мы укрылись от солнца, а заодно и от любопытных глаз в изгибе узкого переулка.

— Куча трупов.

— В самом деле?

— Я не шучу.

Рыжий примирительно улыбнулся, словно прося прощения за свою недоверчивость:

— И кто умер?

— Двое черномундирников, трое слуг и сестра нашей любезной хозяйки.

— Сестра Эвины Фьерде?

— Ну да.

— Ого… — протянул Натти.

— Ага. Они что-то не поделили друг с другом, бальгерия и семья благороднейшей из благородных. Вот и подрались, когда встретились. И блондинчик просто недосчитался бы троих своих подручных, если бы в одного из них вдруг не вселился демон. Демон всех остальных и положил. А самое забавное, что Эвина не получит тело своей сестры для похорон. Запрещено законом. Как думаешь, это обстоятельство обрадовало эрриту Фьерде?

Рыжий не ответил, но скорчил гримасу, которой выразил свое впечатление от происходящего намного полнее и ярче, чем словами.

— А еще, напоследок, так сказать, нам отказано в гостеприимстве. Сегодня. И на какое-то время.

— Эррита выгнала гостей на улицу?

— Да.

— Ну дела!

Да, и не слишком радостные. Но гораздо больше, чем необходимость искать крышу над головой, меня тревожило другое:

— Она явно собирается натворить каких-то глупостей.

— Наверняка, — кивнул Натти. — Причем больших. И не хочет втравливать в них тебя. Что ж, благородно с ее стороны. А ты… Надеюсь, не пытался ее отговорить?

Искушение было, каюсь. Но оно возникло и исчезло еще быстрее, чем пальцы Эвины покинули мою ладонь.

— Знать бы, от чего отговаривать… К тому же она взрослая девочка.

— И даже очень, — подтвердил Натти. — Зато взрослые часто совершают ошибки пострашнее, чем дети.

Я недоуменно посмотрел на рыжего:

— Надо было вмешаться? А как же наставления твоего «братца»?

— Он не запрещал вмешиваться.

А ведь верно. Не запрещал. Неужели рассчитывал, что мы примем живейшее участие в делах, нас вовсе не касающихся? Не может быть. К тому же…

— Он говорил, что я не должен притворяться. А мне по большому счету наплевать, что случится с этой эрритой, пусть хоть повесится перед толпой зевак на городской площади!

— Злой ты, — сказал Натти таким тоном, что можно было поверить в искренность прозвучавших слов, если бы ржаво-карие глаза вовсю при этом не смеялись.