Ведьма останавливается, бросая на меня взгляд, будто перед ней стоит осел.

— Ей рано вставать на ноги.

— Она здесь не останется, — резко вырывается из моей вздымающейся груди. — Я отвезу ее домой.

— У нее нет дома. — Магра доходит до тумбы, где стоит таз, и, взяв его, возвращается ко мне. — На меня можешь злиться сколько хочешь. Девушку пожалей. Любая инфекция грозит ей ухудшением состояния. Уверен, что справишься с уходом за ней в условиях пустыни?

— На все воля Аллаха.

Ведьма усмехается. Смеется прямо мне в глаза.

— Отцовская гордыня.

— Лучше быть гордым, как отец, чем трусливым, как мать. Я от своего никогда не откажусь.

Магра смотрит на меня. Но больше ничего мне не говорит. Даже ее глаза становятся холодными и безмолвными. И, прежде чем уйти, она вручает мне таз с отваром трав.

— Поступай как знаешь. Но если ты ее забираешь, то и ухаживай сам. Я не буду тратить время на труп, который ты привезешь в Черный дворец.

_________

Такыр (1) прим. от автора — форма рельефа, образуемая при высыхании засолённых почв в пустынях с характерными трещинами усыхания, образующие характерный узор на глинистом грунте.

Глава 24. Целебные травы

Смотреть на чужие страдания я привык, а в крайнем случае мог одним взмахом сабли и избавить от них, проявив милосердие, но здесь все иначе. Эта девушка волнует меня. И я скорее бы отсек себе голову, чем прибег к подобному методу. Вместо этого я как можно осторожней промываю каждое рассечение на спине, вот только от любого прикосновения ее лицо искажается от боли, за что я начинаю ненавидеть себя еще больше. И все же я продолжаю, сцепив зубы, обрабатывать каждую кровавую борозду, мысленно обещая себе, что найду ублюдка, который это сделал, и заставлю его испытать все муки ада.

Однако мои клятвы не облегчают ее мучений, мне нечем помочь девушке, сгорающей в агонии боли, а ее страдания оказались непосильными для меня. Поэтому мне пришлось прибегнуть к помощи старой Магры. Я знал, что у нее есть травы, которые помогут унять боль, так же как и знал, насколько они могли быть опасны для столь хрупкого существа. Мы шли на большой риск, только у нас не было другого выбора. Джансу терзала белая лихорадка. Я больше не мог видеть бледного лица, покрытого испариной, не мог чувствовать ледяных рук и ног, когда вся она будто горела в огне и дрожала. Казалось, еще немного, и ее фарфоровая кожа начнет отслаиваться и вздыматься тлеющим пеплом в воздух. Любое промедление грозило тем, что Джансу выгорит. Поэтому, не теряя больше времени, ведьма напоила ее крепким отваром с добавлением трав голубого лотоса, ожоги обработала специальной мазью, а на открытые раны спины поместила по одному муравью, каждый из которых впился челюстями в плоть, соединяя края раны и одновременно обеззараживая их своей лечебной слюной. В конце концов, рассечения стали выглядеть так аккуратно, словно над ними поработала игла искусного хирурга, но лихорадка все еще оставалась, а из-за галлюциногенных трав испарины стало в разы больше. Сейчас мы целенаправленно ухудшили ее состояние…

Сглотнув, я бросаю окровавленную тряпку в таз и устало опускаюсь на стул рядом с кроватью. Этим же отваром меня выхаживала Магра после битв в пустынях, так что я знаю, какими сильными свойствами обладают эти травы. Скоро Джансу станет легче, пусть это облегчение и дается ей очередным мучением, истязающим галлюцинациями, жаром и ломотой в костях. Но вскоре ее дыхание успокаивается, становится размеренным и глубоким, сдавленные мычания стихают, а тело перестает дергаться в поисках облегчения.

Сейчас больше ничего нельзя сделать, остается только ждать. Делать то, что подобно пытке. Смотреть, как она лежит на животе, оголенная по пояс, в окровавленных ошметках разрезанной рубахи, слушать ее медленное и тяжелое дыхание и перебирать ярко-рыжие волосы, беспорядочно разметавшиеся по подушке. Несколько прядей на лбу слиплись от пота, и я, не удержавшись, убираю их с изможденного лица девушки, на щеках которой уже появился здоровый румянец.

Как она выжила? Судя по ожогам, Джансу несколько часов пролежала под палящим солнцем. Она слишком нежна, чтобы бороться в таких условиях за свою жизнь, и все же ей удалось противостоять безжалостной пустыне, убивающей все живое. Все, кроме нее.

Джансу подобно редкому цветку, рожденному под солнцем, но совершенно не приспособленному к жизни под ним. Возможно, небесное светило грозилось ее убить, потому что завидует девушке, способной затмить его цветом своих волос в сочетании с белоснежной алебастровой кожей, которая сейчас покрыта пятнами и кровавыми бороздами.

Сжав челюсти, я склоняюсь к Джансу ниже, все еще не решаясь прикоснуться к ней так, как мне хочется. Изучаю то, что станет недоступным для меня, как только ее зеленые глаза распахнутся, чтобы вонзить в меня копья ярости. Любуюсь тонкой, едва ли не просвечивающей кожей и длинными, черными как ночь ресницами, которые изредка трепещут во сне. А еще эти губы... Пусть сейчас они потрескавшиеся и в них нет жизни, но их аккуратная, выразительная форма сводит меня с ума. Такие я когда-то видел на родине матери у фарфоровых кукол. Они как изящное и неповторимое украшение этой девушки. А на вкус слаще рая. Сглатываю, когда неспешно вдыхаю особый запах ее волос с легкой примесью цитрусовых нот. Цветок пустыни. Этому аромату нет объяснения, но он влечет меня на животном уровне.

Я теряю ход времени, одержимо касаясь пальцами шелковистых локонов, и даже не замечаю, как мои прикосновения убаюкивают Джансу, и ее дыхание наконец выравнивается. Она заснула. Возможно, причина в моих прикосновениях, а возможно, все дело в ее изможденном организме. Мне известно об этом состоянии как никому другому.

Убедившись, что у нее спал жар и ее сну ничего не угрожает, я поднимаюсь и выхожу из комнаты, нуждаясь в глотке прохладного ночного воздуха. Присаживаюсь на каменном крыльце, наслаждаясь каждым вздохом.

Я даже не понимаю, в какой момент облокачиваюсь спиной о холодную стену и отключаюсь.

Не знаю, сколько времени я проспал — после долгих бессонных ночей, кажется, целую вечность, — но прихожу в себя от женских голосов, среди которых узнаю ее. Джансу.

Поднимаюсь и как можно тише захожу в дом, чтобы расслышать их разговор. Девушке явно стало легче.

— Не поеду, Магра… — дрожащий шепот режет мою душу. — Дай мне яда, умоляю-ю. Не дай совершить грех. Клянусь, если он прикоснется ко мне, я