Мы так и застыли, сдавливая друг друга в объятиях, и мои пальцы запутались в его волосах, а его срывающееся дыхание обжигало мне шею. Я гладила его волосы, какая-то ошеломленная, растерянная и впервые не ощущающая себя оскверненной, разорванной… скорее, какой-то целой, ожившей. И очень-очень повзрослевшей.

Хан отстранился, приподнял голову, заглядывая мне в лицо, его глаза, чуть прикрытые тяжелыми веками, изучают мое лицо, и губы сжаты, напряжены. Он всматривается в меня, словно с большой настороженностью. Его плоть все еще внутри меня, и я чувствую, как она подрагивает, и эти легкие судороги проходят по его огромному телу. Перевела взгляд на смуглые пальцы, сжимающие мои бедра, и тихо выдохнула – на платье остались кровавые следы. Хан раздавил бокал, стоявший на столе… По всему полу были рассыпаны осколки.

– Хорошо? – спросил хрипло и повернул мое лицо к себе, пачкая мою щеку кровью.

Перевела взгляд на его красные, сочные губы, влажные и такие манящие и неожиданно наклонилась к ним, в миллиметре остановилась, чтобы прошептать…

– Дааа… мне хорошо с тобой, Тамерлан, – и сама прижалась губами к его губам.

Жестокость не всегда является злом. Злом является одержимость жестокостью. (с) Джим Моррисон 

Какая-то собственническая часть его ликовала, а какая-то боролась с разочарованием. Она вызвала в нем адскую, давно забытую похоть, его взрывало от ее прикосновений, его раздирало на части, когда он к ней прикасался сам.

Тысячи дежавю, и в то же время понимание, что это все пустышка. Спектакль, сыгранный для него, под него. Это был адский раздрай противоречий. За все хотелось причинить ей боль. За то, что похожа, и за то, что НЕ похожа. За то, что она не Вера. За то, что она жива и не имеет права быть на нее похожей. Были моменты, когда ему хотелось изуродовать ее лицо, чтобы стереть это сходство. Держало лишь понимание, что она его собственный наркотик и что только благодаря ей он держится на этом свете, благодаря ей восстал из мертвых, и пусть и похож на долбаного живого мертвеца, но он начал функционировать.

Врезался в ее тело и ослеп, оглох, осатанел окончательно. Хорошо и больно одновременно. Особенно больно видеть ее лицо, залитое слезами, ее сжатые кулаки, ее изогнутое в неестественной позе тело. Его не хотят…боятся, презирают и ненавидят. И как бы она не притворялась, никогда в жизни не сможет на него посмотреть так, как смотрела Ангаахай…не сможет любить его, а даже если бы и смогла, то он не смог бы в ответ. У него в груди выжженная пустыня. Там никогда и ничего не воскреснет. Там мертвь и гниль.

И даже после ошеломительного оргазма, излившись в ее дрожащее тело, стараясь не смотреть в эти зажмуренные глаза, опухшие от слез, он ощутил себя куском дерьма и за это возненавидел ее еще больше…Потому что разочарование и боль оказались сильнее опустошающего наслаждения, а видеть ее слезы – невыносимо и словно душу жжет раскаленным железом. Словно это его птичка плачет, и это он…он причинил ей страдания.

Причинил. НО НЕ ЕЙ. ЭТО НЕ АНГААХАЙ. АНГААХАЙ МЕРТВА. Он причинил боль Дине, тупое, идиотское имя. Но для него любое было бы тупым и идиотским, ведь называть это существо…настолько похожее на Лебедь, другими именами – это кощунство, но еще большим кощунством было бы назвать ее точно так же.

В любом случае, ничто не случатся просто так, и этот суррогат поможет ему в бизнесе, сыграет свою роль до конца. Для этого нужно, чтобы абсолютно все поверили, что его жена жива. Для этого нужно впустить суррогат в свой дом, в свою жизнь и подпустить к своим детям.

А им…им всем придется ее принять. Им всем придется делать вид, что она и есть Ангаахай, и пусть только попробуют вертеть носом, особенно Эрдэнэ…Разговор с которой еще только предстоит. Как и с дедом. Еще никто не знает, какие решения он принял и что собирается делать. Сансара нужно обхитрить, и для этого Хан обязан проникнуть на европейский рынок.

– И…и что мне нужно сделать?

– Изображать мою супругу. Консумацию этого брака мы только что совершили.

У нее подрагивают руки, и тонкие пальцы берут стакан с водой. Представил на безымянном обручальное кольцо и вздрогнул. Как будто увидал призрака.

– Сегодня же ты отправишься в мой дом. Жить будешь там. Для всех слуг тебя нашли в одной из клиник, в районной психушке с амнезией. Так будет проще. Ты никого не помнишь…О том, что ты не моя жена, будет знать мой дед и моя старшая дочь. Все остальные в этом доме и засомневаться не должны в том, кто ты на самом деле. Проболтаешься, и я вырву тебе язык.

Кивнула и сильнее сдавила стакан. Покорная. И эта покорность, так напоминающая ту, другую, выводит из равновесия. Хочется, чтоб сделала что-то и стала совершенно другой, чтобы убедила его окончательно в своей непохожести.

– Тебе запрещено близко общаться с детьми, чтобы не травмировать их. Это спишут на твою амнезию. Запрещено общаться со слугами, запрещено без моего ведома покидать поместье, запрещено разговаривать по телефону без моего ведома и упоминать о своей семье.

-А…а что мне, да, разрешено?

– Открывать рот только тогда, когда я сказал тебе об этом, и лишь для того, чтобы взять в него мой член.

Ее лицо покраснело, стало пунцовым, и она тут же опустила глаза. Это смущение заставило его самого взвиться от нахлынувшего новой волной возбуждения, когда представил ее себе покорно стоящей на коленях с распущенными волосами и с его членом во рту.

В дверь постучали, и он поднялся с кресла.

– Сейчас будешь просто молчать.

Сансар, гребаный сукин сын, ни секунды передышки, уже назначил встречу…непременно в присутствии супруги. Что ж, их всех ждет сюрприз, пусть отличат подделку от оригинала.

Бордж явился не один, а в сопровождении своего советника. Высокого, худого типа с приглаженными назад волосами, слащавым европейским лицом и отвратительным именем Алан.

Злые языки трепались, что он любовник Сансара, но это лишь сплетни. Доказательств пристрастия к содомии самого влиятельного человека в Монголии не было и никогда не будет. Ведь Сансар умеет закрывать рты слишком болтливым. При виде суррогата…брови Сансара поднялись высоко вверх. Выкуси ублюдок. Ты ведь явно не ожидал.

– Какая встреча… я не был готов к тому, что вы сегодня с очаровательной супругой. Ангаахай.

Посмотрел на девчонку – улыбается. Натянуто, растерянно, но улыбается. Пусть только попробует что-то испортить, и он шкуру с нее спустит. И в тот же момент восторг тем, как же она держится. Какая прямая у нее спина, как развернуты белоснежные плечи, как она изящно кладет в рот вишенку с торта. Когда-то точно так же восхищался и птичкой. Вот, за что он ее ненавидел. За эмоции, за то, что заставляет его чувствовать, заставляет предавать Лебедь. А он скорее перегрызет себе вены, чем предаст память о ней. Нет места другой женщине в его жизни, как бы она не была похожа.

*****