Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Крест, веточка, окно под фотографию — как десять знаков. Залить доску в цементный кронштейн — двадцать или тридцать рублей в зависимости от размеров доски.
Гарик был дотошный, рубить сам научился, обзавелся классным инструментом. Все заказы в воробьевской бригаде делал, на сторону ничего не давал.
Гарик вдруг остановился и, не глядя на Мишку, сказал как бы между прочим:
— Работы нет — у конторы клиентов лови. Устал — домой иди, здесь высиживать нечего.
Мишка мрачно поднялся. Финн злорадно улыбался.
Гарик расположился на бочке, надел очки, чтоб крошка в глаза не летела, и начал рубить короткими легкими очередями.
Но с хоздвора Мишка не ушел, в ворота зашли несколько незнакомых нарядных крупных парней. Впереди в замызганной робе весело вышагивал Шурик Раевский из часовни.
Шурик сунул Мишке жесткую короткопалую ладонь, кивнул Финну.
— Гарика не видели?
Мишка мотнул головой: там.
Компания сосредоточенно двинулась в глубь хоздвора. Через пролом в заборе просочились еще несколько незнакомых парней. У этих впереди был Охапыч, тоже из часовни.
Обе компании сгрудились вокруг работающего Гарика. Отсюда, от Мишки с Финном, видно: стоят спокойно, беседуют, руками водят… Дела решают. Скорей всего ребята эти с проспекта: достали чего — толкать пришли. А Раевский им коммерцию клеит: показал кого побогаче.
На хоздвор зарулил Борька-йог на разбитом грузовом мотороллере. В кузове на куче грязных листьев трясся Морда в бабьей, искусственного меха желтой шапке. Мусорные вилы свешивались из кузова. Мотороллер проехал мимо шумящих и остановился метрах в пяти от них, возле свалки.
Чужие ребята вдруг резко задергались, замахали руками. И через несколько секунд стало ясно: Гарику выдают. Выдают серьезно и всем кагалом. Гарик что-то кричал. Типа угроз.
Борька-йог с Мордой, недоразгрузив мотороллер, спешно подались с хоздвора.
Странно, что Гарик пока держался на ногах: парням, наверное, мешала их многочисленность. Но потом они все-таки его сбили. Гарик упал и начал орать просто, без угроз. Становилось страшно даже отсюда.
— Убьют так…
— Могут… позвать надо… — ответил Мишке Финн, не подымаясь с места.
— А-а-а-а!!! — тянул Гарик на одной ноте.
Один из нарядных подобрал с земли блестящую широкую железку и, нагнувшись, с длинного замаха стукнул Гарика по голове.
Гарик замолчал.
— Шпателем, — прокомментировал Финн.
Нарядные успокоились и тихо стали расходиться, переговариваясь между собой.
Проходя мимо Мишки с Финном, Раевский кивнул и, добродушно улыбаясь, обронил:
— Пока, пацаны!
Над пустым двором повисла тишина.
Гарик зашевелился, тихо рыча, встал на карачки. И на карачках медленно пополз на них — на Мишку с Финном.
— «Скорую»! — неожиданно громко для своего положения взвизгнул он и ткнулся красной головой в утрамбованную щебенку (хоздвор готовили под асфальт).
Вокруг его головы по щебенке медленно расползалось черное пятно…
…Мишка сидел в сарае на канистре с олифой. Открытая дверь поскрипывала на ветру. На грязном полу валялись грязные деньги: трешки, пятерки — Воробей в лицо швырнул. «Бабки свои забирай и катись, чтобы ноги твоей!..»
Мишка, не вставая с канистры, нагнулся и подобрал с пола деньги, до которых дотянулся. Встать не мог — дрожали ноги. Что же делать?! Он встал, закрыл дверь на крючок, включил свет. Так. Надо переодеваться. Где же одежда? Вот она. Часы не забыть. Сверла победитовые… Он нагнулся было к ящику с инструментами… Черт с ними, уходить надо. Как? Через ворота? А может, они уже его поджидают? Через хоздвор? Нет, лучше через ворота, там контора, милиция…
Настороженно оглядываясь, Мишка пошел к воротам.
Навстречу Воробей.
— На, — тихо сказал Мишка, протягивая ему ключ от сарая.
— Чего «на»? — Воробей поморщился, отпихивая Мишкину руку. — Пошел ты!.. Ну, попсиховал малость. Тем более — болезнь… и юбилей у меня. — Воробей хрипло засмеялся. — За шашлыком поедешь. Пон?л?
— Пон?л, — с тем же ударением пробормотал Мишка.
В среду Воробью исполнялось тридцать лет.
Во вторник Воробей со Стасиком сходили в гастроном к Люське. Стасик Люське, директрисе, памятник для мужа делал из габро, черного мелкозернистого гранита. Директриса говорила про мужа: от сердца умер. «Ясно, от сердца, да только сердце-то, наверное, от сивухи заклинило». Люська оскорбилась. «Ну, не обижайся это, я так; сердце так сердце, всяко бывает». Простила директриса Стасику непочтительную версию. Потом, когда Люська познакомилась с ним поближе, вплотную, не раз признавалась вислоносому нахалюге Стасику, до чего осточертел ей бесполезный по супружеству муж, покойник. Раньше ни одной бабы не пропустит, а к сорока стало подходить — все, выдохся.
В магазине Стасик оставил Воробья возле кассы, а сам с двумя портфелями пошел, куда посторонним вход воспрещен, к Людмиле Филипповне, к Люське.
Через полчаса Стасик вышел. Портфели тянули к земле.
— Чего взял? — спросил Воробей на улице.
Стасик открыл портфель.
— «Посольская», — прочел Воробей. — Хорошая?
Стасик взглянул на него жалостным взглядом и не ответил. Воробей понял: хорошая.
С утра в среду Мишка поехал за шашлыком в центр и на рынок купить зелени.
Воробей в это время ставил цветники. Дождь не намечался, народу за цветниками собралось много.
Воробей брал квитанцию, отмечал на ней: «Цветник установлен», расписывался и лез в сарай, где стояли плотно прижатые друг к другу цветники бетонные рамы, внутри которых высаживались на могиле цветы.
Не так возить тяжело — он их накладывал для экономии времени сразу по три штуки на тележку, — как таскать тяжело одному среди разношерстных мешающих оград.
На открытых кладбищах, где по целине роют, установка оград вовсе запрещена, а тут все могилы в разнокалиберных оградах, некоторые еще и с пиками — для красоты. Мало кто из кладбищенских не посидел на них. Особенно зимой, когда гроб по узкому на головах двое несут, чуть соскользнул — задом на пику. И терпи, упирайся — не товар же кидать.
За свои восемь лет при мертвых освоил Воробей цветники в одиночку ворочать и горбылей — нестандартных цветников, тяжелей обычных килограммов на тридцать, — тоже не пугался. Знал, где кантовать, где тащить волоком, а где и на шее, как хомут, пронести.
После больницы, правда, на шею не вешал: попробовал как-то — сознание дернулось, чуть не грохнулся. И на голове гробы таскать, само собой, не пытался. Когда Мишка под рукой, легче, сочувствует, больше сам ворочает, а если один, приходится…