сущность, и формы судопроизводства часто приносились в жертву предубеждению в пользу одного из тяжущихся, мотивам, вытекавшим из похвальной привязанности, и более грубым соблазнам, проистекавшим из личных интересов или из личной ненависти. Но заблуждения или порочные увлечения каждого претора прекращались вместе с истечением годичного срока его должности; заменявший его судья заимствовал у него только те принципы, которые одобрялись рассудком и опытом; правила судопроизводства становились все более точными благодаря разрешению новых спорных вопросов, а вовлекавшие в нарушение справедливости соблазны были устранены Корнелиевым законом, который обязал преторов держаться буквы и духа их первой прокламации.

Вечный эдикт. Любознательному и просвещенному уму Адриана было суждено осуществить план, задуманный гением Цезаря, и издание Вечного эдикта увековечило память о преторстве знаменитого юриста Сальвия Юлиана. Этот здраво обдуманный кодекс был утвержден императором и сенатом; продолжительный разлад между законами и справедливостью наконец прекратился, и Вечный эдикт заменил Двенадцать таблиц в качестве неизменной основы гражданского судопроизводства[656].

Постановления императоров. От Августа до Траяна скромные цезари довольствовались тем, что издавали свои эдикты в качестве лиц, занимавших различные общественные должности; послания и речи монарха почтительно помещались в числе сенатских декретов. Адриан, как кажется, был первый император, без всякого лицемерия присвоивший себе законодательную власть во всем ее объеме[657]. Той же политики стали держаться его преемники, и, по резкому метафорическому выражению Тертуллиана, «мрачный и непроходимый лес старинных законов был прочищен топором царских приказаний и постановлений»[658]. В течение четырех столетий, протекших от Адриана до Юстиниана, и публичное, и гражданское право преобразовывалось по произволу монарха, и лишь немногим, как человеческим, так и религиозным, учреждениям было дозволено оставаться на их прежнем фундаменте. 1. По просьбам древних цезарей народ и сенат иногда освобождали их от обязанностей и взысканий, которые налагались некоторыми особыми постановлениями, и в каждом из этих милостивых разрешений сказывалась юрисдикция республики над первым из ее граждан. Его скромная привилегия в конце концов превратилась в прерогативу тирана, и латинское выражение legibus solutus (уволенный от исполнения законов), как полагали, ставило императора выше всяких человеческих стеснений и предоставляло его совести и рассудку служить священным руководством для его поведения. 2. Такая же зависимость усматривалась из сенатских декретов, которые в каждое царствование устанавливали титулы и права избранного монарха. Но лишь тогда, когда и понятия римлян, и даже их язык совершенно извратились, фантазия Ульпиана или, что более вероятно, самого Трибониана придумала царский закон и безвозвратную уступку народных прав, и хотя власть императоров была на самом деле подложна и вела к раболепию, ей был дан в основу принцип свободы и справедливости.

Их законодательная власть. «Воля императора имеет силу и действие закона, так как римский народ путем царского закона передал своему монарху в полном объеме свою собственную власть и свое верховенство»[659]. Воле одного человека, а иногда воле ребенка стали отдавать преимущество над мудростью многих веков и над влечением миллионов людей, а выродившиеся греки с гордостью заявляли, что ему одному можно с безопасностью вверить произвольное пользование законодательной властью. «Какие личные интересы или страсти, — восклицал Феофил при дворе Юстиниана, — могут достигать до монарха в его спокойном величии? Он и без того полный хозяин жизни и состояния своих подданных, а те, которые навлекли на себя его неудовольствие, и без того принадлежат к числу умерших»[660]. Презирающий лесть историк может согласиться с тем, что абсолютный властелин обширной империи редко доступен влиянию каких-либо личных соображений в тех вопросах, которые касаются гражданского судопроизводства. И добродетель, и даже рассудок напоминают ему, что он должен быть беспристрастным блюстителем спокойствия и справедливости и что интересы всего общества неразрывно связаны с его собственными. При самом слабом и самом порочном императоре делами правосудия руководили мудрость и честность Папиниана и Ульпиана, а самые чистые материалы, вошедшие в состав Кодекса и Пандектов, подписаны именами Каракаллы и его наместников[661]. Тот, кто был тираном для Рима, был иногда благодетелем для провинций. Кинжал положил конец преступлениям Домициана; но хотя его постановления и были отменены униженным сенатом при радостном известии о наступившем освобождении, благоразумный Нерва оставил их в силе.

Их рескрипты. Тем не менее при издании рескриптов, или ответов на консультации судей, самый мудрый монарх мог быть вовлечен в заблуждение пристрастным изложением обстоятельств дела. Это злоупотребление, ставившее торопливые решения императоров на один уровень с зрело обдуманными законодательными актами, безуспешно осуждалось здравым смыслом и примером Траяна. Рескрипты императора, его пожалования и декреты, его эдикты и прагматические санкции подписывались пурпуровыми чернилами и пересылались в провинции в качестве общих или специальных законов, которые должны исполняться судьями и которым народ должен повиноваться. Но так как их число постоянно возрастало, то обязанность повиновения становилась с каждым днем более сомнительной и неясной, пока монаршая воля не была с точностью выражена и удостоверена в кодексах Грегориана, Гермогениана и Феодосия. Два первых, от которых остались лишь некоторые отрывки, были составлены двумя юристами с целью сохранить постановления языческих императоров от Адриана до Константина. Третий, дошедший до нас вполне, был составлен в шестнадцати книгах по приказанию Феодосия Младшего с целью сохранить законы христианских монархов от Константина до его собственного царствования. Но все эти три кодекса имели одинаковый авторитет в судах, и судья мог отвергать как подложный или вышедший из употребления всякий закон, не вошедший в этот священный сборник.

Формы римского законодательства. У диких народов незнание азбуки восполняется, хотя и не вполне удовлетворительно, употреблением видимых знаков, которые возбуждают внимание и упрочивают воспоминание о всех публичных или частных сделках. Юриспруденция первых римлян выводила на сцену пантомиму; слова применялись к жестам, и малейшей ошибки или небрежности в исполнении формальностей судопроизводства было достаточно, для того чтобы уничтожить всю сущность самых основательных исков. Супружеская связь обозначалась необходимыми для жизни элементами — огнем и водой, а разведенная жена возвращала связку ключей, с получением которой она вступила в права хозяйки дома. Когда отпускали на свободу сына или раба, его поворачивали кругом и слегка ударяли по щеке; в знак того, что запрещалось продолжение какой-либо работы, бросали камень; чтобы прервать право давности, переламывали ветку; сжатый кулак был символом залога или вклада; правая рука обозначала верное исполнение обещания и доверие. При заключении обоюдного обязательства разрывали соломинку; при всякой уплате применялись весы и меры, а наследник, принимавший завещание, иногда был обязан щелкать пальцами, сбросить с себя одежду, прыгать и танцевать с искренней или с притворной радостью[662]. Если гражданин входил в