Люди, не способные встать с колен, чувствуют свое ничтожество перед проповедником свободы и если не способны измениться, то разбивают зеркало, в котором отразилась их трусость и уродство, – строил свои рассуждения наш герой. – Но есть еще и совесть, подводил он итог, и люди, боготворя ими же распятого пророка, создают новую церковь, и по сути все повторяется. Да, третьего не дано! Всё повторяется и это правильно! И Бог не суровый судья, а любовь и гармония! Что именно принесет душа с собой, возвращаясь домой, в тонкий мир? Вот, что важно! Исходя из этого, и будет следующая «командировка», оптимально использующая предыдущий результат!

Вывод был сделан и, более не вспоминая о чудесах со стариком, он поднялся со скамейки.

На чердаке

Перейдя через школьный двор, поросший густой мелкой травой, Апранин скользнул мимо вертушки турникета в проёме ограды и зашагал по улице. Два фонаря выхватывали из темноты арочные окна бывшей синагоги и белокаменные постройки какого-то учреждения с просторным двором, на котором мирно спали несколько тракторов и машина с зеленой цистерной.

Возле перекрёстка, посмотрев налево, он в глубине огородов, сквозь сетку низкорослых корявых вязов, висящих над дорогой, увидел до боли знакомые очертания родительского дома с залитой лунным светом крышей. Минуя вязы, Юрий подошел к калитке, на ощупь открыл с внутренней стороны крючок, звякнула клямка, и он оказался под яблонями. По мокрой низкорослой траве, в детстве называемой мокрицей, которую очень любили куры, он подошёл к крыльцу, остановился под кустом сирени и осмотрелся.

Луна ярко освещала сад и огород, выявляя в зарослях малины домики пчелиных ульев, сделанные когда-то отцом, и в которых уже давно никто не жил, впрочем, как и в самом отчем доме. Их обитатели покинули этот мир.

Как обычно, пошарив под ступенькой, наш герой нашёл ключ, который его сестра, жившая в другом районе города, оставляла в этом семейном тайнике, периодически навещая старую усадьбу, доставшуюся ей в наследство. Юрий отворил дверь, вошёл в дом и зажёг на кухне свет. Запахи, звуки, расположение предметов и вся обстановка мгновенно вернули его на много, много лет назад. Он нажал на кованую рукоятку старой дубовой двери, та щёлкнула, дверь заскрипела, он осторожно вошёл и нажал выключатель. Единственная лампочка в старой люстре, пробиваясь сквозь засиженный мухами и оплетённый пауками плафон, темно осветила комнату. У Апранина сжалось сердце. Всё было так и не так. Всё было прибрано, уложено, занавешено и мертво.

Синяя вода – ночное небо за окном.

Синяя вода качает опустевший дом.

Синяя вода тает без следа в рассветной дымке дальней,

Будто журавлиный крик прощальный.

Синяя вода смывает боль прошедших лет.

Синяя вода – мой неоконченный сонет.

Синяя вода… слезы без стыда мои дождем прольются

В тех краях, куда мне не вернуться.

Синяя вода – ночного неба синева.

Синяя вода… звучат последние слова.

Синяя вода скроет навсегда мою печаль и память,

Синевой следы завьюжит заметь.

Старые фотографии на шкафчике в углу смотрели на него из счастливого далёкого прошлого. Картина, подаренная когда-то маме, с храмом и размытыми огнями старинного города, где жил он в последнее время, созерцала этот обезлюдевший мир, покрывшись пылью, и, видимо от тоски по своей хозяйке, покосившись набок. Огромное зеркало, также покрытое пылью, стояло на старом месте, отражая шишкинских мишек на ковре над кроватью напротив.

Посмотревшись в зеркало, Юрий мазнул пальцем по пыльному стеклу, как бы пытаясь что-то нарисовать, выключил свет в большой комнате, немного прикрыл дверь, оставив тонкую полоску света из кухни, и устало прилёг на старую пружинную кровать, на которой спал в каждый свой приезд.

Он лежал неподвижно, левой рукой касаясь ковра с тремя медведями, висевшего на побеленной зелёно-голубоватой стене. На секунду он представил, как когда-то сидели они все вместе за этим круглым столом, как всё было незыблемо, надёжно и спокойно. Апранин смотрел на гардину, залитую лунным светом, на контуры керамических орла и оленей на резном немецком шкафчике из красного дерева, стоящем слева от окна в тёмном углу комнаты у его ног. Повернув голову, он увидел свое отражение в большом напольном зеркале, стоящем слева от входной двери и, расслабившись от усталости, прикрыл глаза.

Почему-то вспомнилось, как любил в детстве залезать с друзьями на чердак этого дома, построенного его дедом почти сто лет назад. Там пахло стариной, мышами и таинственностью. В полумраке среди перекрытий и балок, занавешенных паутиной, лежали старые чемоданы, коробки с пластинками, сломанный примус, колеса от велосипеда, разбитый патефон, свертки.

От раскаленной на солнце крыши веяло жаром, как от сковородки, но там было хорошо, потому что там была тайна.

Спустя много лет, уже будучи взрослым, Юрий только однажды побывал на чердаке, и совершенно случайно вытащил из-под кучи хлама старую перетянутую веревкой и прошитую толстыми нитками тетрадь. Она была грязно-зеленого цвета, в пыли и с одного края порядком обгрызаная мышами.

От отца, когда-то давно, слышал он, что у бабушки была где-то спрятана книга «Черная магия». После бабушкиной смерти ее пытались отыскать в доме, но книга бесследно исчезла. Держа в руках свою находку, Юрий подумал тогда, что вдруг это она и есть! Разрезав веревку, дрожащими от волнения руками, он открыл тетрадь. Пожелтевшие от времени страницы были исписаны без помарок ровным красивым и разборчивым почерком. Затруднение в чтении представлял только съеденный местными чердачными жителями край, но по смыслу можно было понять почти все.

Он начал читать, правда вначале с середины, а потом по порядку от корки до корки. В некоторых местах чернила почти выцвели, и он подсел к открытому окну, выходящему на приземистую крышу кухни.

То, что Апранин прочел, более двадцати лет назад, почему-то тогда не произвело на него большого впечатления, но теперь вспомнилось в мельчайших подробностях, да так, что он мог почти дословно всё пересказать.

Юрий попытался понять причину этих острых воспоминаний о написанном в странной тетради. Рассуждения сразу привели к тому московскому профессору, с которым дважды довелось ему встретиться в вильнюсском поезде и в самолете из Новосибирска.

Потрясенный своим открытием он с суеверным ужасом обнаружил, что Скляров и рукописная тетрадь говорили практически об одном и том же. Мистики добавляла ещё эта странная встреча, час назад на школьном дворе с напоминавшим кого-то стариком, который ушёл, улыбаясь и кивая. Да ведь и разговор с ним вовсе не был спором, потому что говорили они именно о том, что было в тетради, и о чем ему поведал «странный