И все-таки Варя думала: неправда, что «картинки» – не работа. Просто эту работу трудно понять. Но когда она, Варя, вырастет, то обязательно поймет, в чем тут дело и почему рисунки, отдаваемые сундуку, для бабушки важнее всего на свете.

Теперь она это понимала. По крайней мере, ей так казалось.

Варя приехала на Ярославский вокзал рано и села в электричку едва ли не первой; пришлось долго ждать, пока она тронется. Но Варю это не угнетало. Ей почему-то нравились электрички. Катерина, соседка по коммуналке в Марьине, называла это индивидуальной особенностью ее организма. Ну, бывают же, например, люди, которые едят побелку, потому что им не хватает кальция. А Варя любит ездить в электричках, особенно в дальних, и как ей это до сих пор не надоело, непонятно.

Вообще-то Варя догадывалась, почему ей нравятся электрички, но предпочитала об этом помалкивать. Ей неприятно было, когда ее полагали странной. Хотя считалось, что для человека, который занят искусством, странность повседневного поведения не только извинительна, но почти обязательна.

Электричка наконец отошла от платформы. В субботу утром она была полным-полна, как коробочка из песни. На лавку, где сидела Варя, уселась молодая компания, вместо двух человек трое. Они сразу откупорили пиво и принялись пить его с дружной жизнерадостностью, вдавив Варю в окошко.

Все это – битком набитый вагон, густой пивной запах, теснота – Варю не угнетало. И то, что шумные попутчики не обращали на нее внимания в своем веселье, нравилось ей больше, чем если бы они завели разговор за жизнь, предложили вместе выпить или душевно слиться еще каким-нибудь общепринятым образом.

Варя любила наблюдать дорожную жизнь, но сливаться с нею не хотела.

По проходу между скамейками вереницей пошли вагонные торговцы. Варя рассеянно разглядывала предлагаемый ими товар и поневоле слушала громогласную агитацию, направленную на то, чтобы этот товар был немедленно куплен.

– Очки от солнца и для чтения! – громко объявила очередная коробейница с выжженными белой краской темными волосами. – Берем очки, пассажиры, для вас сегодня скидка десять процентов!

«Как это для чтения? – удивилась Варя. – А на какое зрение?»

Но, кажется, такой вопрос возник только у нее. Дачница лет пятидесяти, сидящая на скамейке напротив, оживилась.

– Женщина! – подозвала она. – А в позолоченной оправе есть?

– Вам от солнца или для чтения? – деловито осведомилась коробейница.

– Для чтения, конечно. Солнце когда еще будет! Весна в этом году какая гнилая. Рассаду помидорную купила вот, – кивнула она на сумку, из которой торчали травяные хвосты, – а сажать или нет, даже не знаю.

– Для чтения в позолоченной есть, – закивала коробейница. – Примеряйте, дама.

Дачница водрузила на нос очки в неестественно блестящей оправе, повертела головой.

– Вроде ничего, – довольно заметила она. – На переносицу не давят. Почем?

Нет, все-таки были вещи, Вариному пониманию недоступные! Ну как можно покупать очки, даже не спросив, сколько в них диоптрий, на близорукость они хотя бы рассчитаны или на дальнозоркость? Зачем вообще покупать очки в электричке, об этом даже и спрашивать было бы неприлично.

Впрочем, Варя и не собиралась никого ни о чем спрашивать. Действительность надо воспринимать как данность – так, кажется, было написано в одной из прочитанных ею книжек. Это оказалось правдой.

– На погоду как обижаться? Только дураки на нее обижаются, – говорил варзужский сосед Тимофей Авдеевич Заборщиков, когда слышал, как Варина мать охала из-за того, что в природе все пошло наперекосяк – зима в этом году была теплая, а весна, наоборот, наступила холодная.

Тимофей Авдеевич был настоящим помором; в отличие от Вариных, его предки пришли на Беломорье еще в пятнадцатом веке. Когда Варя училась в шестом классе, ее поразило, что про крестьянина Заборщикова, который был, наверное, прапрапрадедушкой Тимофея Авдеевича, рассказывают в школе на уроках истории, потому что он осваивал северные края, а значит, был такой же исторической личностью, как, например, Петр Великий.

Ее волновали и радостно тревожили незримые нити, которыми была причудливо пронизана жизнь.

Соседка напротив заплатила за очки, тут же извлекла из сумки газету и принялась увлеченно читать статью на первой полосе – про то, что у эстрадного певца, которого все считали геем, родилась двойня. Зачем ей об этом знать, было непонятно. Но на погоду только дураки обижаются.

Поток коробейников вдруг прервался, словно его течение чем-нибудь перегородилось. Оглянувшись, Варя поняла, что так оно и есть.

В проходе у двери остановился чисто одетый старичок с баяном. Не дожидаясь, пока в вагоне наступит тишина, да этого и невозможно было бы дождаться, он неторопливо, с какой-то наивной старческой аккуратностью, развел мехи и запел:

– А на том берегу незабудки цветут, а на том берегу звезд весенний салют…

– Ну, завелись! – поморщилась соседка с помидорной рассадой. – Только душу рвут. И кому ихнее вытье нравится?

– Нам нравится, бабуля, – радостно произнес парень с пивом, тот самый, который вжал Варю в окно плечом. – А чего? Красиво дед поет, за душу берет.

– Это кто тебе тут бабуля? – оскорбилась дачница. – Да у меня брат родной как ты!

Варя лишь краем уха слышала эту перепалку. Вагонные певцы – это было то, за что дорогу в электричке можно было любить безусловно, без оговорок. Она знала их всех наперечет – и этого опрятного старика, и цыганскую девочку, и женщину с глазами как на иконе, и мальчишку, похожего на отличника. Пели они все похоже, и репертуар у них был почти одинаковый, и у всех почему-то обязательно был баян, а не, например, гитара. Но слушать их Варе не надоедало. К тому же только здесь и можно было услышать те песни, которые они пели. Ну или на никому не известных концертах, на которые пожилые люди ходят умиленья ради.

Склонности к умилению Варя в себе не наблюдала. Но жизнь стояла в этих песнях во всей ее полноте, и за это Варя их любила.

– Берега, берега… Берег этот и тот. Между ними река моей жизни течет, – старательно выводил певец.

Закончив песню, все куплеты без изъятия, старик пошел по проходу. Денег он не просил, но в пакет, болтающийся у него на поясе, они полетели дождем. Варя положила тоже.

Электричка тем временем вырвалась из широкого кольца Москвы. За окном потянулись простые пейзажи, которые составляли для Вари не меньшую прелесть дороги, чем вагонное пение.

Правда, она особенно любила эту дорогу не весной, а летом. И добро бы по какой-нибудь общепонятной причине – ну, летом погода лучше, что ли, – так ведь нет.

Варя любила летнюю дорогу из-за иван-чая.

Удивительная это была трава! Говорят, бывает трава забвения, лотос, кажется. А иван-чай казался Варе травой времени. Как он расцветал темно-розовыми купинами, знаменуя приход раннего лета, как светлели его цветы, когда лето шло к зениту, как, когда оно еще, казалось, в зените и стояло, иван-чай вдруг делался белесым, словно дымкой подергивался, и становилось понятно, что яркая летняя мощь лишь обманывает глаз, а на самом деле где-то, в воздухе или в земле, уже зародилась осень, и нет ей удержу!..