— Его? Мальчика? Ты даже спросить прямо не можешь, делаешь вид, что ничего не понимаешь. Твоего сына, Назар, зовут Данила.

Ну вот и назван.

Ну вот все и на своих местах.

Хотел знать — знай.

Твоего сына, Назар, зовут Данила.

Он уже взрослый. Он очень смелый. И он чуть не погиб сегодня.

Из-за тебя.

В груди резко запекло, и он невольно приложил к ней ладонь. Внутри, за дугами ребер, стук. Гулкий такой, рваный. Без привычной, спокойной монотонности. Ледяная ладонь была покрыта испариной. Он растер влагу о ткань рубашки — то ли хотел избавиться от мерзкого ощущения на коже, то ли сердце пытался унять. И то, и другое было правдоподобно. И то, и другое соответствовало бы действительности, если бы он правда в эту минуту отдавал отчет в собственных действиях.

Но он не отдавал себе отчета. Он смотрел на Милану. На ее серьезное, строгое лицо, бледное, но такое непроницаемое, что его перемалывало от этой ее непроницаемости. Потом лицо ее исчезло из поля его зрения. Он ушла искать врача, а Назар… Назар медленно двинулся к выходу, потому что она попросила его уйти. Потому что ему здесь делать нечего, когда ребенок, ее ребенок, в реанимации. Из-за Стаха. И из-за него, не придавшего значения и не думавшего ни о ком, кроме… себя?

А между тем, если бы он мог отдать сейчас половину собственного тела, чтобы с Даней ничего этого не происходило, он бы даже не думал, отдал бы.

Там, в лесу, он сумел перевязать его рану, чтобы остановить кровь. Потом тащил его на руках назад, к дому Никоряков, и молился всем богам, в которых не верил, и лесным духам, которые казались реальнее, чтобы с пацаном все было в порядке. Донес, получилось.

Никорячиха снова запричитала, перепугавшись до смерти, а Наз приказал Косте немедленно вызывать полицию. Бабку заперли, она только мешалась под ногами и не давала ничего делать. Первичный осмотр при свете электрической лампочки показал, что сами они не справятся. Впрочем, им в любом случае надо было ехать в больницу. Но там, в той лесной халупе, кое-как обработали рану, боясь допустить заражение. И закрыли ее как смогли. Даже довольно успешно, судя по тому, что кровь перестала сочиться. Пугало то, что мальчишка так и не приходил в себя.

В этом же состоянии Назар и отвез его в Друску, где была единственная более-менее приличная клиника в округе. Из приемки Данилу сразу забрали в реанимацию, а потом вышла врачиха, щупленькая женщина среднего возраста, и сообщила, что мальчика зашивают. Внутренние органы не задеты, но очень большая кровопотеря и есть риск заражения. С этими новостями Назар и пытался примириться, сидя на диванчике в больничном коридоре с единственной мыслью: нельзя уходить, будто этим он предаст снова. Его. Этого мальчика, так отчаянно кричавшего ему короткое «папа, ты пришел!»

Он как-то сразу принял это. Но приняв, не до конца осознавал еще, насколько это переворачивает с ног на голову всю его реальность. Когда к нему подошла какая-то сердобольная медсестричка и предложила переместиться в направлении имеющегося в больнице кафетерия, отказался. Уйти отсюда он не мог. Так и сидел, уронив лицо в ладони и пропуская сквозь себя отчаянные фразы.

«Папа, ты пришел!»

«Я люблю тебя»

«Сделай тест, и мы поговорим».

«Ну, привет, Назар. Ничего не напоминает?» — это уже откуда-то сверху. Знакомым до боли, лишь чуть огрубевшим голосом отзвучало здесь, в больничном коридоре. Шамрай вскинул голову и встретился глазами с еще одним осколком перечеркнутого и выброшенного навсегда прошлого.

С человеком, который был его лучшим и единственным настоящим другом. И предавшим их дружбу только тем, что не поверил ему, когда он не врал. Назар сглотнул, быстро скользнул мутными глазами по изменившемуся, повзрослевшему лицу майора полиции Лукаша Юзефовича Ковальчука. Они не общались с того самого времени. Лукаш несколько раз пытался связаться с ним, но Назар отрезал его от себя точно так же, как отрезал Милану, которая ему не лгала про ребенка, а он не поверил. Видимо, в этот день все, что он натворил добрых полтора десятка лет назад, должно было его добить. Правда пока еще он был в состоянии рыпаться и отбиваться. Потому, совладав с собой, проговорил:

«В этот раз ты мне вряд ли что пришьешь. Это я ваших вызвал».

«Я в курсе, что благородство тебя погубит. Я с Костькой уже пообщался. Теперь тебя послушать хочу».

«Ну слушай. Стаха надо задержать. Чем скорее, тем лучше».

«Сбежал твой Стах. Я только от него. Хотел допросить на основании показаний Никоряков и их сына-придурка, а его и след простыл. Кто предупредил?»

Назар рассмеялся. Жизнь вышла из-под контроля, он потерял управление ею, но ему было безумно смешно. До одури. Кто предупредил? Кто, мать твою, предупредил?! Да это он сам по сути своими требованиями заставил Шамрая-старшего дать деру. Тот опасность всегда жопой чуял, а тут еще и носом ткнули. Он, идиот, ткнул. Но оно того стоило. Назар встретил Костю, и если бы не тот, он не пришел бы вовремя и мальчишка, возможно, не пережил бы эту ночь.

В ответ на его смех Лукаш недоуменно вскинул брови. А Назар обессиленно выдохнул:

«Ты лысеешь, что ли?»

«Это от того, что думаю много», — отрезал тот.

Говорили они спокойно. По-деловому. Не касаясь ничего прошлого. Макса и Петра Панасовича задержали в поместье. Поливали бензином кабинет Стаха, поджечь не успели — слуги скрутили. Установили личность их подельника, с которым они увозили ребенка из лагеря. Им оказался парень, которого два месяца назад выпустили по УДО, Ковальчук его знал, оставалось найти.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Не узнал Ковальчук только, как зовут пострадавшего ребенка — не успел. Собственно, как и Назар, записавший его лишь по фамилии матери в этой дурацкой больнице. Но если Лукаш и удивился данному обстоятельству, то ничем своего удивления не выдал. Вел он себя крайне уравновешенно, отстраненно и по-деловому, как будто кроме работы его ничего не интересует. Назар его понимал.

Он не понимал себя, не понимал,