встреча Назара и этой… бл*ди малолетней станет его кошмаром на все следующие годы? Потому что чуял — если только племянник правду узнает — задушит собственными руками за нее. За себя — нет, а за нее — точно задушит.

«В Кловск, как хотел?» — зачем-то спросил Станислав Янович и отпил горячего чаю из чашки, чтобы скрыть свое замешательство. Назара в ответ даже передернуло:

«В Левандов. Не потяну я Кловск сейчас».

«Что значит — не потяну?»

«Левандовский универ дешевле. И жить в столице для меня сейчас дорого».

Стах тогда, дурень такой, расхохотался. Долго и с удовольствием. Даже не понял, что шутки кончились.

«Назар, ты — Шамрай, — наставительно заявил он. — Ты Шамрай и никогда не забывай об этом. Нас с тобой таких двое на всей земле осталось. Ты все получишь, что только ни захочешь. Хочешь учиться — пожалуйста. Я поспособствую. Потому не мели чепухи, выбирай любой вуз, какой посчитаешь лучшим, хоть заграницей».

И только тогда увидел глаза Назара. Они в ту минуту сделались будто стеклянными. Совсем не живыми. Мертвыми. Как если бы услышанное его попросту прикончило. И сам не понял, что такого сказал.

«Я решил, дядь Стах. И не будем про деньги. Хватит того, что ты меня вытащил опять. Дальше — я сам».

Станислав Янович тогда не воспринял этого всерьез. Он даже не понял, что произошло. Не понял, что Назар его отрезал теперь окончательно.

Он уехал еще до весны, не выдержал зимовки в родных местах. Будто ветра эти, гулявшие по усадьбе, гнали его прочь поскорее. Стах мотался к нему несколько раз, все пытался помощь предложить. И когда увидел, в какой он халупе живет, и когда Аня родила ему первого… внука. Назар отказывался и ничего не принимал. Ни копейки. И почти что не навещал его больше, не бывая дома. Не так много времени понадобилось, чтобы понять: Стах потерял его. Теперь уже насовсем. Проклятая блядь их разделила, не оставив ему ни единой родной души.

Сашка позвонил в июне бухой в стельку. Нечленораздельно варнякал что-то о том, что жизнь окончательно пошла под откос. Напомнил о себе тогда, когда Шамрай-старший о нем хотел уже забыть, как сотый раз клялся себе забыть эту блядь, испортившую ему жизнь и до сих пор приходившую к нему во сне. Ему казалось, что он сходит с ума. Ему тысячу лет Ирка не снилась, даже в самом начале, когда только умерла. А девка эта гулящая, ненавидимая им до дрожи — постоянно, во снах приводя за собой покойников. И никак не унять — на Олесю у него теперь не вставало. Пробовал сменить любовницу — а огня никакого так и не проснулось, будто огонь забрала с собой дочь старого друга, который больше не друг.

Тогда, после Сашкиного звонка, в нем снова, уже в последний раз, трепыхнулось что-то, и он решил: поедет. Поедет, чтобы под любым предлогом попасть к Брагинцу и повидать его дочь. Вдруг… ну вот вдруг!!! Вдруг можно хоть как-то переломить случившееся.

Ему казалось, что он движется внутри лабиринта, выход из которого может быть только один и все предрешено. А тут внезапно стукнуло что-то там переламывать. Вот и врезался на полном ходу в бетон.

Он тогда собрал все пленки и бумаги, которыми прежде шантажировал Брагинца, подумал: отдаст и все. Нахрена оно надо, чтоб пальцы свербели у самого и чтоб Сашка дурил. Помирятся. Он узнает, как Милана. В то, что она тогда ушла насовсем, Шамрай не верил. Почему-то считал, что родители ее вернут, вправят мозги и быстренько избавятся от беременности. Ну какая, к черту, беременность в двадцать лет!

Но стоило увидеть потемневшего лицом Брагинца и похожую на тень от себя Наталью, как стало ясно: Миланы в доме нет с того самого вечера, когда он просил ее руки.

Впрочем, ему тоже были не рады. Сашка молча, с бокалом коньяка в руках, сжег свидетельства своего преступления в камине. Потом глянул на Стаха и мрачно сказал: «А я ведь дедом стал на прошлой неделе. Что ж ты не поздравляешь?»

«Милана родила?» — оторопело переспросил Шамрай.

«Родила. Пацана, вроде. Внук у меня, Стах».

«И… и где же она?»

«А понятия не имею. Наталка не колется, я не спрашиваю. А ведь это все ты, сука. Твоих рук дело. Ты, тварь, влез. И щенок твой».

Мгновение Стах позволил себе удивляться. Думал же раньше, что их дружбы ничего не разрушит, а тут вот как… После усмехнулся, искривив губы, и так и ответил, с выражением крайней брезгливости на лице:

«Да я-то, может, и тварь, а Назар мой, может, и щенок. Да только дочь у тебя, Саша, последняя блядь. И этого уже не исправить. Будет и у тебя в семье свой байстрюк, и еще неизвестно единственный ли».

Потом потянулись дни. Одинаково одинокие и пустые. Он потерял всех. Предпочел всем близким одну-единственную лярву и потерял всех. Не только партия — вся игра была им проиграна с сокрушительным счетом. А все из-за девки, которая даже своего бастарда ему не доверила. Перемолола ему все кости, лишила семьи — и даже не поняла, что натворила. Как же он ненавидел ее. Как он ее ненавидит по сей день! Какое же счастье, что Назар так и не нашел ее!!!

Окончательное решение о том, чтобы завести ребенка, Стах принял вскоре после разговора с Брагинцом. Все откладывал, все думал, ни к чему теперь. И возраст не тот, и Назара, может, еще вернет. Все же парень хорошую специальность выбрал, нужную в их деле и в их краях. Но когда однажды племянник приехал навестить сына, а к нему даже не заглянул в тот визит — люди пересказали, что был, — тогда он и решил окончательно. И несколько следующих лет занимался Адамом.

Адамом. На которого не хватило сил. Душевных сил на любовь — не хватило. Не рассчитал себя. Не знал самого себя до конца. Выгорел весь. Дотла. Ни бабы не нужны, ни собственный ребенок, который и родился больным — столько вынести пришлось. И потому он даже привыкать к нему боялся, вдруг умрет во младенчестве, а ему