Владение собственным экипажем (некоторое время мистер Остин мог этим похвастаться) было тогда сродни современному обладанию автомобилем. Наем почтовой кареты можно сравнить с вызовом такси, а путешествие в многоместном дилижансе — с поездкой на автобусе. Семейство Джейн запрещало ей ездить в таком дилижансе из соображений приличия и безопасности. Но она лелеяла безумные мечты о побеге, воображая, как они с подругой подбегут к наемной карете, распахнут обе дверцы и улягутся на пол, "чтобы наши головы выглядывали из одной двери, а ноги — из противоположной". Она дразнила семью, угрожая, что поедет в Лондон одна — "погулять меж госпиталей, заглянуть в Темпл или приблизиться к конным стражам Сент-Джеймсского дворца". Но ей — по крайней мере, в юности — всякий раз приходилось дожидаться, пока кто-то из родственников мужского пола соблаговолит сопроводить ее в такой поездке. "Несмотря на то что у меня имеется собственный саквояж, я вынуждена покоряться обстоятельствам", — вздыхала она.

Незадолго до дебютного турне Джейн всю Англию пересекли новые дороги, существенно сократившие время поездок. Называлась такая дорога "turnpike"[41]. Изначально turnpike представлял собой заставу — барьер из ряда пик (pikes) или копий, воткнутых в дорожное полотно древком вниз, но во времена Джейн этот термин обозначал шоссе с пунктами сбора пошлины, шедшей на улучшение и ремонт дороги. В период Наполеоновских войн сеть дорог в Хэмпшире расширялась стремительнее, чем в любой другой области страны: требовалось как можно быстрее доставлять войска на южное побережье, уязвимое для неприятельских атак, и так же быстро отводить их вглубь страны. Подобные шоссе искушали путешественников мчаться слишком быстро, и власти ввели целую систему финансовых наказаний: возниц, застигнутых за тем, что они "неистово погоняют лошадей", обязали выплачивать 10 фунтов штрафа. Разогнавшиеся экипажи могли перевернуться: такое происшествие служит завязкой действия в неоконченном романе Джейн "Сэндитон". Еще опаснее экипажей были высокие, легкие кабриолеты-двуколки, управляемые молодыми людьми. Кэтрин Морланд в "Нортенгерском аббатстве" соглашается сесть в такую коляску потому, что она слишком юна и неопытна, а потому не желает признавать, что ей страшно.

Путешествия — даже по родному Хэмпширу — таили и другие угрозы. В 1793 году миссис Мэри Брэмстон, соседка Остинов, возвращаясь после чаепития у мадам Лефрой домой, стала жертвой разбойника. Негодяй объявил, что "вышибет мне мозги, если я не отдам ему деньги, — вспоминала миссис Брэмстон, — так что теперь я шарахаюсь даже от собственной тени". Злодей (который внешне, вероятно, отчасти походил на Адама Анта[42]) щеголял "в длинной крестьянской блузе, с платком или креповой повязкой, прикрывающей лицо, и с пистолетами" — и охотился за деньгами и часами своих жертв, а также за "серьгами с их ушей".

Долгие путешествия (скажем, из Годмершэма в Стивентон) совершали с ночевкой на постоялом дворе. Однажды по пути домой из Кента Остины заночевали в дартфордском "Быке и Джордже", в "апартаментах, до которых приходилось добираться по двум парам лестничных пролетов". Нет никаких сомнений, что, прежде чем согласиться на ночлег в этих комнатах, они проверили состояние постелей. "Ничто так не страшит путешественников, как сырая постель", — писал Уильям Бьюкен в своей "Домашней медицине" (1794). Мадам Лефрой рекомендовала помещать между гостиничными простынями стеклянный бокал и следить, не появятся ли на нем следы влаги: "Если стекло остается совершенно чистым, значит, постель суха".

На постоялых дворах часто царило особого рода оживление: то и дело кто-то приезжал, а кто-то уезжал. Джейн писала из "Быка и Джорджа": "Мы пробыли здесь всего четверть часа, когда вдруг обнаружилось, что мой ящик с письменными принадлежностями и чемодан с платьем по ошибке уложили в дилижанс, который отбыл вскоре после нашего приезда, и теперь эти вещи направляются в Грейвсенд, а далее — в Вест-Индию". О, ужас! Там содержалось все ее "земное имущество" — то есть, по всей вероятности, не только немногочисленные и недорогие ювелирные украшения, но и ее рукописи. В свое время она писала о "сокровищах, таящихся в ящике моего письменного стола". Заботиться о черновиках своих романов, стараться уберечь их от сырости, пожара, небрежения — это была, прямо скажем, задача непростая. Между прочим, одно из злодеяний генерала Тилни в "Нортенгерском аббатстве" состоит в том, что он, желая освободить побольше места в переполненном экипаже, намеревается выкинуть новый письменный прибор Кэтрин Морланд, который "ей лишь с трудом удалось спасти… от того, чтобы его не вышвырнули на панель".

В Георгианскую эпоху ночь на постоялом дворе являла собой сущий кошмар, не дававший ни минуты покоя:

И вообще ничто здесь не делается "без шума". Впрочем, Остины в пять часов, перекусив бифштексами, провели остаток вечера за чтением, "сидя у огня". Миссис Остин, которую всегда мутило во время путешествий, почувствовала себя "посвежевшей после приличного ужина"; Джейн тоже заметила, что "теперь она кажется вполне бодрой".

Когда Джейн или Кассандра куда-то выезжали, они обменивались письмами, число которых со временем увеличивалось. Эта переписка позволяет нам заглянуть в их частную жизнь. Находясь в разлуке (а это теперь случалось все чаще), они постоянно держали связь. Первые строчки одного из писем Джейн гласят: "Моя милая Кассандра, с чего бы начать? С какого из бесчисленных важных для меня пустяков?" В ответ она ждет таких же мельчайших подробностей: "Ты отлично знаешь, как меня интересует какая-нибудь покупка бисквитного торта".

Биографы Джейн часто сетуют, что жизнь нашей героини бедна яркими деталями, потому что она протекала "без каких-либо заметных событий". Но это если не обращать внимания на колоссальный архив дошедших до нас писем общим объемом в сотни тысяч слов. Эти свидетельства нередко разочаровывали историков, искавших в них отголоски политических баталий, описание великих событий и изложение возвышенных и глубоких мыслей. Джеймс Эдвард Остин-Ли, племянник Джейн и один из ее первых биографов, предостерегает нас, прося "не ждать от них [этих писем] слишком многого". В позднейшие времена у исследователей появилась другая причина для разочарований: письма не содержат никаких указаний на внутренние борения и тайные романтические увлечения, хотя в них можно найти немало яда, горечи и сожаления. Все-таки они неплохо представляют нашу героиню — то счастливой, то печальной, то совершенно подавленной. "Я сама не своя, — пишет она в одном из посланий, явно испытывая острое недовольство собой, — меня с души воротит и от меня, и от моих скверных перьев".