Двух мальчишек лет семи поймали, когда они подметали полы в дешевой гостинице. Они напоминали Абдулу младших братьев: у него невольно наворачивались на глаза слезы, когда он смотрел на них или сидел с ними рядом. Он никак не мог понять, зачем власти разлучили их с родителями. Разве сама по себе крайняя бедность, из-за которой таким малышам пришлось работать, не является достаточным наказанием?

Первые дни в Донгри Абдул держался особняком и мало говорил. Он знал, что не отличается красноречием. Но тот факт, что полиция отправляет в тюрьму семилетних детей за ничтожные провинности, вывел его из себя:

– Зачем их здесь держат? – раздраженно бросил он. – Посмотрите на их лица! В них столько жизни, столько желания жить. Кажется, что они могут сокрушить стены тюрьмы. Власти должны дать им свободу и разрешить работать!

Только в тюрьме он вдруг понял, что каторжный труд в такой дыре, как Аннавади, можно назвать свободой. Абдул с удовольствием увидел, что мальчишки из других городских трущоб с ним согласились.

Однажды утром он вместе с другими ребятами из колонии пел гимн на плацу и тут увидел, как молодая женщина-тамилка оставила своего двухлетнего сына у дверей начальника тюрьмы. У нее не было денег, чтобы прокормить ребенка. На лице бедной матери было написано такое глубокое горе, что у Абдула сжалось сердце. Подобная чувствительность не была ему свойственна. В Аннавади он был свидетелем и более страшных сцен, но они не трогали его. Уж слишком он был погружен в свою работу и свои заботы.

Как-то раз, когда он был еще маленьким, родительская хижина дала трещину и развалилась. Травмы получили все члены семьи, кроме Абдула. Мать тогда пошутила, что его спасли эгоизм и жадность. Дело в том, что она приготовила на ужин листья очитка. Отец отхватил кусочек от порции сына, и тот заволновался, сгреб остатки своей еды и выбежал на улицу непосредственно перед тем, как стены лачуги попадали на головы ее жителей.

Но в колонии не за что было бороться. Здесь нет собственности, и ее не нужно оберегать. Абдул ничего не продавал, не покупал, не сортировал. Позже он понял, что впервые за всю жизнь по-настоящему отдыхал от работы. И именно в этот момент его сердце вдруг оттаяло, открылось навстречу миру и стало более чутким.

В один из дней его и еще нескольких заключенных повезли на медосмотр в небольшую больницу рядом с местным полицейским участком. Врачи должны были установить возраст тех подростков, которые выглядели старше заявленных в документах лет. Медицинское освидетельствование должно было снять все подозрения. Те, кому, согласно заключению врача, больше восемнадцати лет, отправятся во взрослую тюрьму.

Медбрат взвесил Абдула: 54 килограмма. Затем измерили рост: 155 сантиметров. Ему велели раздеться и уложили на кушетку. Растительность на лобке была признана «нормальной», растительность на лице – подростковой, а старый выпуклый шрам над правой бровью зафиксирован в карточке как особая примета. Через некоторое время в приемный покой вошел доктор, которому предстояло написать заключение. Он объявил Абдулу, что за две тысячи рупий его признают семнадцатилетним, в противном случае напишут, что ему двадцать лет.

Абдул сел на кушетке. Его душил гнев. Откуда у него две тысячи? И как это возможно, чтобы состоятельный доктор вымогал деньги у нищего мальчишки из колонии? Врач горестно воздел руки к небу:

– Согласен, это гадко, требовать деньги у бедных заключенных. Но правительство платит нам так мало, что мы не в состоянии содержать собственных детей. Нас вынуждают брать взятки и становиться негодяями – камина. – Он печально улыбнулся Абдулу. – В наши дни люди на все готовы ради денег.

Абдул ни с того ни с сего почувствовал жалость к этому искреннему человеку, особенно учитывая то, что он ни на чем не настаивал и без всякой платы записал в карточку: «Семнадцать лет».

Через несколько дней Абдул заметил в себе еще более неожиданные движения души. Он посочувствовал мумбайскому полицейскому!

Некий толстяк, который привез в колонию новых ребят, рассказывал охраннику о проблемах с сердцем:

– Всем кажется, что здорово быть полицейским. Но это вовсе не так хорошо. Эта работа убивает, – сетовал он, вытирая пот со лба. А потом упомянул своего коллегу, борющегося с болезнью легких, и еще двух других, у которых от постоянного стресса случилось расстройство желудка. И ни у кого из них не хватает денег, чтобы пойти к нормальному врачу. До этого момента Абдул не считал полицейских людьми. Он и представить себе не мог, что у них, оказывается, тоже есть сердце и легкие, они болеют и беспокоятся о своем здоровье и о деньгах, необходимых для лечения. Мир вдруг наполнился людьми, которые страдали не меньше, чем он сам. От этого он чувствовал себя менее одиноким.

Как-то после обеда надзиратель сообщил мальчишкам в бараке, что у них сегодня будет занятие. Видимо, это было результатом бесконечных посещений колонии борцами за права детей, которые все что-то записывали в блокноты. Шестьдесят ребят, прибывших в Донгри за последние несколько недель, привели в помещении с бетонными стенами и полом. На стене висела доска, а также плакат, предупреждающий о вреде курения. Им велели ждать учителя: старшие почему-то благоговейно именовали его Наставником.

И вот Наставник появился на пороге комнаты. Взглянув на него, Абдул испытал разочарование. В его внешности не было ни капли солидности и тем более величия, которое бы оправдало гордое именование. Это был невысокий кругленький мужчина, из индуистов, с торчащими в разными стороны вихрами и чуть слезящимися глазами с красноватыми белками, как у Зерунизы. Ничего впечатляющего…

Но тут Наставник заговорил. Сначала он поведал слушателям о мальчике, который не слушался родителей и оказался в тюрьме на Артур-роуд. Когда он перечислял все ужасы, которые приключились с героем в заточении, крупные слезы потекли по его щекам. Рассказ был настолько трагичным, что он начал громко всхлипывать и с трудом мог передать все детали. Потом он стал рассказывать о других мальчиках, нарушавших закон, причинявших боль и страдания другим людям. Это были истории обычных ребят, таких же, как те, что собрались в этой комнате.

– Честно вам скажу: если бы вы были моими детьми, я бы вышвырнул вас из дому давным-давно, – с чувством сказал Наставник. Затем он стал оплакивать их судьбу и страшное будущее, которое, казалось, видел, абсолютно ясно.

Возможно, некоторые из присутствующих изменятся и проживут прекрасную жизнь. Но лишь немногие. Во всяком случае, так считал учитель. Эти люди будут вознаграждены. Остальных же, тех, кто не сойдет с преступного пути, ждет ужасный конец. Родные отвернутся от них. Никто не будет навещать их в тюрьме, а когда они, пожилые и сломленные, выйдут на волю, то умрут на улице от горя и одиночества.

Наставник продолжал свою эмоциональную речь. Он сожалел о том, что родители бьют своих чад, вместо того, чтобы учить их уму-разуму и говорить с ними по-человечески. Ни с того ни с сего он принялся сокрушаться о собственной судьбе: о тяжелом разводе, произошедшем из-за того, что его жена неуважительно относилась к его матери. Улаживая дела после развода, ему пришлось продать свою большую и хорошую машину. Потом, правда, он оживился, рассказывая о совей симпатичной новой подружке.