Знаменательно, что после крушения под ударами головановской армии кенигсбергских укреплений Золотая Звезда Героя досталась Новикову. Голованова обошли…

Над последним барьером

То был первый и единственный массированный удар такого масштаба, учиненный днем. Великий удар, но уж сверх меры громоздкий и далеко не на каждый день.

Очередной, еще более мощный и плотный, но уже ночной, открывший целую серию себе подобных, был сработан по-головановски. 16 апреля, в день начала Берлинской наступательной операции, 750 дальних бомбардировщиков перед самым рассветом, в час перехода войск фронта в атаку, за 40 минут разрушили и подавили тяжелыми бомбами основные опорные пункты второй полосы обороны противника.

В ночь на 17 апреля 760 кораблей обрушили свой удар на немецкие войска и их оборонительные сооружения на той же полосе, перед фронтом наступающих войск.

Третий удар, в ночь на 18-е – тройной: 250 самолетов – по резервам и опорным пунктам на подступах к Берлину, еще две такие же группы – в интересах танковых армий.

Массированные удары крупных сил дальних бомбардировщиков шли из ночи в ночь до самого падения Берлина. Одновременно еще одна часть боевого состава головановской армии, но в более ограниченных ночных группировках действовала в интересах ряда фронтов на других операционных направлениях.

Сколько Золотых Звезд осыпалось в те дни на генеральские мундиры! А Голованова опять обошли. Как не заметили! Даже не представили – ни Новиков, ни Жуков. «Не вспомнил» о нем и Сталин.

Это, конечно, тоже был «ход со значением». Новиков оказался куда удачливей: после операции по разгрому японской Квантунской армии он в том же году, спустя четыре месяца после первой, получил вторую Звезду Героя.

Не стоило бы затрагивать эту щепетильную тему, но Александр Евгеньевич сам не скрывал своих огорчений по поводу «несбывшихся надежд», о чем мне довелось узнать из книжных строчек, принадлежащих его собеседникам. Он очень гордился тремя орденами Суворова первой степени – этим редким созвездием даже в среде командующих войсками фронтов, но, видимо, считал себя вправе быть отмеченным и званием Героя. Да и то сказать – только двое или трое малозаметных авиационных командующих оказались без тех заветных звездочек, и среди них – уже обретший в народном сознании образ героя Голованов.

Но и Александр Евгеньевич, надо заметить, никого из своих командиров корпусов и дивизий не представил к званию Героя Советского Союза. Только для двух командиров полков на исходе войны он сделал исключение.

А ведь немалая часть этих доблестных фронтовых командиров отличалась не только высоким профессионализмом в организации боевых действий своих частей и соединений, но и личной отвагой, примером геройства в боевых полетах, коих у многих из них насчитывались десятки, а то и за сотню.

Ту-4, бывший «Суперфортресс»

Еще не отгремели салюты Второй мировой войны, а мир уже услышал звуки третьей: американцы взорвали над Хиросимой и Нагасаки две атомные бомбы. Города-то японские, а адрес – советский.

Пока мы воевали с немцами и выпускали серийную боевую технику, американцы, коим война не особенно мешала, сумели сработать и новый стратегический бомбардировщик «Суперфортресс» Б-29 и атомную бомбу.

Нам на вызов ответить было нечем. 18-я воздушная армия в образе единственного стратегического ударного средства была для нашей страны, мягко говоря, слишком слабым утешением. Эту тревожную тему Сталин не раз обсуждал с Головановым.

Что касается советской атомной бомбы, то она была еще в работе, и ее грозное явление миру виделось пока в перспективе. Ей навстречу шел и новый носитель, разработанный Андреем Николаевичем Туполевым, – дальний высотный бомбардировщик Ту-64, заметно превосходивший по некоторым параметрам летные и боевые характеристики своего заокеанского антипода.

Но альянс носителя и бомбы состоялся совершенно в иной, неожиданной композиции. Дело в том, что вскоре стало ясно: отечественная промышленность, особенно в области авиационной металлургии, радиоэлектроники и телемеханики, не сможет одолеть проектное задание по Ту-64, рассчитанное на более высокий технологический уровень производства, чем тот, которым владела наша страна на исходе войны. В лучшем случае новый боевой корабль обещал оказаться повторением пройденного.

А бомба уже поджимала.

Кто-то из ВВС в отчаянии предложил повторить серию еще сохранившихся с войны четырехмоторных ТБ-7, ровесников американских Б-17, но эта беспомощная идея была отвергнута с ходу.

Сталин негодовал, искал, по обыкновению, виновных в отставании и источал угрозы тем, в чьих руках была авиация, – скоро он им припомнит все.

Между тем Голованов не заклинился на этой безысходности, а обратил свой взор на восток, в Приморье, где еще с конца 1944 года, после бомбежки объектов Японии, отсиживались на вынужденной посадке три вполне исправных Б-29. Это была не просто оказия, а воистину дар божий.

Был там и четвертый корабль, в Хабаровске, но он при посадке разбился.

Их экипажи в жарких объятиях наших чекистов сразу куда-то исчезли – неважно что союзники. А морские военные летчики, на чьих аэродромах присели «Боинги», постепенно освоили их, хорошенько облетали и были готовы зачислить в строй.

Но Голованов глаз не сводил с этих машин. Он обстоятельно изучил, в меру возможного, весь комплекс предстоящих проблем, и по его докладу Сталин приказал перегнать машины в Москву, а Туполеву, вызванному в начале июня на двухминутную аудиенцию в кремлевский кабинет, приказал прекратить работы по Ту-64 и в кратчайшее время – один к одному – создать точную копию Б-29.

Правда, первым и единственным из авиационных конструкторов, изучивших Б-29 в Москве, кто обратился к наркому авиапромышленности А. И. Шахурину с предложением поработать над этой машиной, был Владимир Михайлович Мясищев, и Шахурин был склонен поддержать его, но Голованов при докладе Сталину предложил передать это дело Туполеву. Сталин так и поступил.

Замысел был прост до гениальности: за тот срок, что будет отпущен Туполеву для завершения постройки первого советского «суперфортресса», наша авиационная индустрия под грозным оком вождя и лично товарища Берия, подключенного к этой задаче, должна не только прорваться к мировым высотам технологической культуры самолетостроения, но и открыть пути для ее развития в будущем. Туполев оценил объем предстоящих работ минимум в три года. Сталин дал два.

На склоне своих лет, при встрече с редкими собеседниками, Александр Евгеньевич иногда вспоминал те диалоги со Сталиным, что касались не только истории создания первого носителя, но и коллизий вокруг формирования ударных стратегических сил.

В старом блокноте поэта и писателя Феликса Чуева до сих пор хранятся записанные «по живому» в мае 1970 года прелюбопытные головановские откровения, среди которых – фраза, сказанная Сталину: «Все наши воевавшие самолеты – под пресс, а строить Б-29».