— Ну что? — спросил Лабрюйер.

— Пока большой игры нет. Так, баловство. Но эта парочка кого-то заманивает. Я видел у них в номере полковника Гончаренко.

— Ого!

— Но он не играл, он только заглянул в гости с адьютантом. Речь шла о прогулке на катерах, — тут Янтовский вдруг перешел на немецкий язык. — Думаю, его не карты привлекают, а прекрасные глаза этой брюнетки. Ваши, фрейлен, куда привлекательнее — в них больше души.

Ничто не могло польстить фрейлен Ирме более, чем комплимент глазам. А уж по части целования ручек Янтовский был мастером высокого класса.

— Посиди с нами, — попросил Лабрюйер. — Я тут надеюсь дождаться одну особу.

Спросили по чашке кофе с молоком, по кусочку штруделя, посидели полчаса, и фрейлен Ирма опомнилась — у нее же множество дел по хозяйству.

Лабрюйер отвел ее домой и поспешил в фотографическое заведение.

Там в закутке возле лаборатории сидел Барсук.

— Петька отнес корзину розочек, сказал — незнакомый дядька подъехал в автомобиле, дал пятак, велел исполнить поручение. Все, как научили. А красавица, оказалось, съехала. И вещи забрала. Причем квартирная хозяйка потом мне сказала — ее забирал господин лет пятидесяти, и она очень радовалась, уезжая.

— Странно…

— Странно, — согласилась Каролина. — Видимо, тот поклонник, которого она отбила у фрау Шварцвальд. И он уговорил мадмуазель Мари пойти к нему на содержание — с полным, так сказать, пансионом. Но почему она согласилась?

— Комната на Ключевой перестала быть надежным жилищем, — предположил Барсук. — Может, мадмуазель забеспокоилась из-за Леопарда. А может, ей приказали съехать — и одному Богу ведомо, с какой целью.

Барсук и Каролина беседовали, Лабрюйер молчал. Наконец-то он мог помолчать.

Рукопожатие смутило душу. Подруга мошенника вела какую-то странную игру, а он, Лабрюйер, ей понадобился как пешка в этой игре. Может статься, Красницкие знали об Адамсоне что-то такое, чего Лабрюйер и не подозревал, потому и втягивали его в свои проказы. Тут возникал простор для воображения — вплоть до наследства, которое Адамсон должен буквально на днях получить от бабушки-миллионерши.

Надо ухаживать за фрау Бертой, говорил себе Лабрюйер, фрау Берта прехорошенькая, сама прямо-таки летит навстречу, будет несколько радостных встреч, чем плохо? А если даже не будет — беда невелика, останутся приятные воспоминания о милом флирте с циркачкой. Фрау Берта — обычная женщина, странных вещей не говорит, за руки не хватает, смятения в душу не вселяет. Нужно навестить ее, сказать комплименты, пригласить в ресторан — вот, кстати, прекрасная идея: ухаживая за циркачкой, наблюдать, не придет ли ужинать русская красавица.

Он телефонировал Линдеру — и Линдер со смехом спросил, догадывается ли друг Гроссмайстер, сколько в Риге Ивановых?

— Вот что, Леопард. Раз вам так нравится ходить в цирк, попробуйте заглянуть в дирекцию и раздобыть там фотокарточку мадмуазель Мари, — сказал Барсук.

— Разумно, Акимыч, — согласилась Каролина. — Мы бы ее тут размножили…

— Мы — не полиция. Штата агентов и осведомителей не имеем. А если вы, фрейлен, хотите лично обходить все рижские кварталы, показывая дворникам фотокарточку, то когда будете работать? — осведомился Лабрюйер.

— Если понадобится — вызовем людей из Питера, — осадил его Барсук.

— Вы ведь уже вызвали подмогу?

— Да. Думаю, скоро тут соберется весь наблюдательный отряд и придется оборудовать жилье в фотографии, — усмехнулся Барсук.

— Да не пугай ты его! Леопард обещал мне комнату в доме, где сам живет. Значит, моя — освободится, — одернула Барсука Каролина. — А Росомаху ты заберешь к себе.

Вдруг Лабрюйер осознал неприятную вещь. Он ввязался в опасную игру — но он не стал для этих людей своим. Они его приняли в компанию, потому что так придумало начальство. А свои — эти инспекторы Линдер и агенты Янтовский, Фирст, Самойлов… Для них его слово что-то значит! А для Каролины и Барсука — ровным счетом ничего.

И тут уж ничего не поделаешь. Сам, дурак, поехал в Питер — и все сделал в полном соответствии с поговоркой «назло мужу сяду в лужу».

— Пойду ужинать напротив, — хмуро сказал Лабрюйер. — Если что — ищите меня там.

— Вы ведь только что обедали, душка!

— Проголодался.

Барсук хмыкнул. Но спорить с Лабрюйером никто не стал.

Он оделся и вышел на прогулку. Если аппетита нет — аппетит следует нагулять. И в самом деле можно дойти до цирка. Фотокарточка мадмуазель Мари, неизвестно для чего нужная, и фрау Берта… Найти фрау Берту, отвезти ее во «Франкфурт-на-Майне», приятно провести вечер… Вот любопытно — когда совращаешь артисточку с пути истинного, ведешь ее к себе домой или напрашиваешься к ней в гости? Что на сей предмет говорит цирковой этикет?

Иногда Лабрюйер ловил себя на забавном умственном раздвоении — две мысли одновременно думались, ни в чем не пересекаясь. Одна — о фрау Берте, другая — найти наконец пьянчужку Аннушку! Она может немало рассказать о мадмуазель Мари. Может, даже намекнет, где искать эту хитрую птичку. Это умнее, чем бегать по городу с фотокарточками.

Остановив ормана, Лабрюйер поехал в Московский форштадт.

То еще было местечко… Все рижское ворье и жулье там при нужде укрывалось. По составу населения это был сущий Вавилон: немцы в меньшинстве, зато — русские, православные и старообрядцы, белорусы, литовцы, евреи, цыгане и спившиеся моряки из самых неожиданных стран, отставшие от своих суден и нашедшие смысл жизни в форштадских трактирах и кабаках. Что касается проституток — то хоть по ним этнографический атлас составляй, они были всех цветов кожи.

В начале Садовниковской улицы был квартал деревянных домишек — видимо, тех самых, что построили после великого пожара 1812 года и с тех пор не чинили. Лабрюйер нашел нужную калитку и нужную дверь. К некоторому его удивлению, Аннушка оказалась дома. Она была трезва, хозяйничала — варила щи из кислой капусты и возилась с грудными близнецами.

— Ваши, Анна Карловна? — удивился Лабрюйер. Он знал, что пьющие бабы стареют рано, и с поправкой на это определил возраст Аннушки примерно лет в сорок.

— Дочкины. А ты кто такой будешь?

— Меня из цирка к вам послали. Сказали, умеете хорошо за собачками ходить.

— Умею! Так всем ведь не угодишь! Я и сварить, и покормить, и погулять, и вычесать! А они! Эх, да что там! Они у нас такие! А я за ними, как за родными детками! А они! Нос задрамши!

Лабрюйер понял — от обиды Аннушка норовит сказать все сразу, «они» у нее — то собаки, то мадмуазель Мари.

Он положил на кухонный стол рубль.

— Еще столько же будет, когда расскажете, что там у вас вышло, Анна Карловна. Учтите, про дворника Мартына я знаю.

— Мартышка — он Мартышка и есть, все разболтал!