– Хорошо, давай, – как можно мягче сказала я. – Я как раз работаю в первую смену.

«Возможно, сейчас все будет хорошо», – подумала я, надеясь, что Джеймс вышибет всю дурь из моей головы и я больше не буду думать о Томе двадцать четыре часа в сутки.

Я была на первой стадии влюбленности и полагала, что от нее еще можно избавиться: обрубить на корню и похоронить глубоко внутри.

Утром я вышла на работу с головной болью, словно после шумной вечеринки. Проворочавшись всю ночь, я уснула только в пятом часу, когда небо Лондона налилось розовым свинцом в преддверии зари. Пока не могла уснуть, думала о Джеймсе и Томе, сравнивала их, пыталась найти плюсы в своем парне и минусы в актере. Я без труда нашла и то и другое, но не получила долгожданного результата – сердце все еще бешено колотилось, когда я вспоминала голубые глаза Харта.

А проснулась я от кошмара. По классике жанра мне должен был присниться Том или Джеймс. На худой конец – оба. Но нет. Во сне пришел Отис Фишер. Он стоял возле ворот детского дома и пугливо смотрел на улицу, что распласталась перед ним. У его ног лежала большая сумка с вещами, а сзади разваливалось здание: с него сыпалась штукатурка, отваливались куски бетона. Это был день выпуска во взрослую жизнь. Мальчик страшился, что его поджидало в будущем. И тут за спиной появился его брат. Деймон. Бледнолицый, светловолосый и добрый. Деймон улыбнулся и взял Отиса за руку.

– Ничего не бойся, пока я рядом. Я защищу тебя, – сказал Деймон, и оба уверенно пошли навстречу роковой судьбе. За поворотом их поджидала Тьма.

Последнее, что я помнила из этого сна – крик Отиса. Утробный вой. Юноша стоял в маленьком закрытом помещении, и на него надвигалась что-то темное. Когда черная клякса уже готовилась наброситься на Отиса, ему на помощь пришел старший брат. Деймон закрыл собой юношу, принимая на себя большую часть Тьмы. И тут же на их шеях появились театральные маски. Только вот у Деймона они были свирепее, чем у младшего брата.

Когда все закончилось, Отис свободно вздохнул, а Деймон скривился в волчьем оскале. Теперь они отдаленно напоминали близнецов.

Всю рабочую смену я простояла на ватных ногах и не улыбнулась ни одному клиенту. Я чувствовала себя паршиво из-за недосыпа и ночного кошмара. Даже не обращала внимания на осуждающие взгляды управляющего.

– Сара, выше нос, иначе уволю, – раз за разом говорил Бен Дартл, проходя мимо.

– Все о’кей.

Смена тянулась долго, скучно, но я не хотела, чтобы она заканчивалась. Мы с Джеймсом договорились встретиться около кофейни в половине второго, но я боялась его прихода. Я боялась, что, посмотрев на него, ничего не почувствую: ни бабочек в животе, ни счастья в сердце.

А потом на Пикадилли появился Джеймс, и все мои страхи остались позади. В руках он держал небольшой букет с полевыми цветами. Я сразу вспомнила наше первое свидание. Он купил мне огромный букет роз, за что я его отчитала, ведь было достаточно ромашек.

– Прекрасно выглядишь! – сказал Джеймс, когда я вышла к нему из кофейни. – Это тебе.

Парень протянул цветы, и я вдохнула их приятный и чарующий аромат.

– Спасибо, – ответила я, улыбнувшись.

Мы вышли на Пикадилли и оказались в водовороте будничной жизни. Солнце ослепило глаза, и я сладко улыбнулась. Ничего не напоминало мне о вчерашнем дне. Даже погода соблаговолила измениться. Ни туч, ни дождя, ни ветра. Вскоре я и поймала себя на мысли, что Джеймс, сам того не подозревая, высвободил меня из тюрьмы – с ним я забыла о Томе и театре. Надежды оправдались.

Весь остаток дня я провела с Джеймсом, не замечая, как минуты превращаются в часы. Все было как раньше: я наслаждалась обществом своего парня, получала от него комплименты (он высоко оценил мою новую прическу – я была с распущенными волосами), мы смеялись, ели мороженое и, казалось, совсем забыли, что не разговаривали целую неделю. Иногда Джеймс с любопытством наблюдал за мной, вел себя подозрительно, но, когда я спрашивала его напрямую, чему посвящены его мысли, он переводил тему, и я забывала о вопросе.

В конце свидания Джеймс вызвался проводить до квартиры. И как бы я ни отказывалась, он все равно настаивал на своем. А когда мы поцеловались на прощание у двери, он попросил прощения и сказал, что больше не оставит меня одну на целую неделю.

– На учебе сейчас полегче, будем встречаться каждый день, – улыбнулся Джеймс.

– Каждый день не обязательно, – засмеялась я. – Не забывай, я работаю.

– Твоя кофейня нам не помешает. Сегодня мы провели прекрасный день. Остальные будут такими же.

– Еще есть задание «Таймс», ты забыл?

Джеймс слегка нахмурил брови и, держась за ручку двери, спросил:

– А что ты для них пишешь?

– Про театр. Забыл? Второе задание, – я потянулась к Джеймсу, чтобы поцеловать его и убрать с лица подозрения. Но он отстранился.

– Нельзя писать про что-то другое?

– Ты опять?

– Сара, мне не нравятся эти актеры, как ты не можешь понять! Лица у них хитрые, как у лисиц.

– Нет, все не так.

– А как? Я прочитал твое интервью с этим… как его там… Томом Хартманом…

– Хартом.

– Что?

– Его зовут Том Харт, а не Хартман.

– Да мне без разницы, как зовут этого кретина! – Джеймс повысил голос, глядя на меня с ненавистью. – Ты написала о нем так, будто он – центр вселенной.

– Такого не было, это простой лонгрид о парне, который служит творчеству.

– Согласен. Но между строк я нашел другое. Ты очарована им, Сара. Я не хотел этого говорить, но в день, когда ты не пришла в кино, я был уверен на все сто процентов, что это из-за этого актеришки. А вчера… – Джеймс замолчал, багровея от пожирающей злости. – Вчера я видел вас, выходящих из театра. Вдвоем под одним зонтом. Ты чуть ли не парила над землей, идя рядом с ним. Что, ошарашил? Не бледней, Сара. Не нужно. Лучше сразу скажи: я тебе все еще нужен или появилась партия лучше? Взрослее? Состоятельней? Сколько он зарабатывает? Ну, уж его зарплата явно больше, чем моя студенческая стипендия, а ведь ты так грезишь о деньгах! Тебе всегда не хватает!

– Уходи.

– Что?

Глаза Джеймса налились кровью. Я сразу вспомнила историю его детства, которую он рассказал только через полгода наших отношений. Мы ходили с Джейн и ее парнем Питером в клуб. Джеймс сильно напился и начал рассказывать мне о своей матери, как он выразился, падшей женщине. Она изменяла его отцу, не скрывая этого. А потом все-таки ушла насовсем. Оставила семилетнего Джеймса на руках у отца, который работал днями и ночами ради семьи, а сама уехала с любовником в Париж, постигать красоты местного высокого искусства. Как сказал Джеймс: «Она была повернута на творчестве, как монашка на богословии».