«Неужели это конец?» – подумала я, чувствуя, что еще секунда, и тело полностью поглотит огонь. Он подбирался все ближе и ближе, желая завладеть гортанью.

«У всех убитых журналистов обугленная нижняя часть лица и язык». – Подсознание выкинуло на поверхность слова Джона, как мусор, и затихло.

Внизу раздался звон бьющейся посуды.

Я уже готова была закричать от ужаса, когда в холле послышался щелчок открывающейся двери. Жар исчез в ту же секунду, когда сладкий и обволакивающий голос спросил:

– Сара Гринвуд?

– А? – Я неуверенно повернулась на голос, словно только что вышла из транса.

– Что случилось? Вы вся бледная. – Ко мне подлетел один из близнецов. Это его голос напомнил карамель. Отис Фишер.

– Все в порядке, просто никак не могу отойти от спектакля. – Улыбнуться не получилось. Но я хотя бы попыталась. В этот момент внизу кто-то причитал, собирая осколки разбитой посуды. Значит, звон мне не померещился. А жар?

– О, да, сильная вещь… – немного сконфуженно сказал Отис. Он посмотрел на меня с жалостью, закусив нижнюю губу.

Мы простояли не меньше минуты, глядя друг на друга и пытаясь прочитать в глазах то, чего не могли произнести вслух. Отис оказался милым, высоким парнем. Его светлые волосы были растрепаны, карие глаза наполняла печаль. Он стоял передо мной в белой футболке и голубых шортах, доходящих ему до колен.

– Меня зовут Отис Фишер, – вдруг воскликнул он, перестав жевать губы. Он растянул губы в улыбке и протянул мне руку.

– Очень приятно, Сара Гринвуд. – Я ответила на рукопожатие и вдруг почувствовала, как страх в душе начинает рассасываться. Будто бы пару минут назад ничего не произошло.

– Все хорошо? – снова спросил Отис, заглядывая мне в глаза. – Мисс Гринвуд, вы выглядите так, словно обдумываете план по захвату мира.

– Все нормально.

– Точно?

– Да.

– О’кей. – Губы актера снова расплылись в улыбке от уха до уха. Удивительно – передо мной стоял взрослый парень, но он всем своим видом заставлял меня думать, что ему не больше семнадцати. «Только в таком возрасте можно быть таким милым», – подумала я.

– Мисс, вот, вы улыбаетесь, это уже хорошо.

– Не нужно обращаться ко мне официально, – смущенно сказала я. Никогда не любила общаться со сверстниками, как на приеме у герцогов.

– Просто Сара?

– Да, так будет лучше. Не против, если и я буду называть вас просто Отис?

– Я только за. Не люблю всю эту английскую шелуху.

Странно, но в этот момент мне показалось, что я нашла друга. Свет, который исходил от парня, казался уютным и домашним.

– Бармен еще занят, – произнес Отис и показал на диван: – Может, присядем? Сейчас они с Циркачом обсуждают спектакль с руководителем. Это очень важно и займет еще пару минут.

– Да, я знаю, что у вас после представлений разбор полетов. Сильно им там достается?

– Я ушел сразу же, как только Циркач стал отчитывать Бармена за то, что тот плохо изобразил удивление в каком-то там эпизоде. Ой, ну, то есть Тома. Говорил Дэвид, – забубнил Отис. – Прости, ты, наверное, не знаешь, что у всех наших есть прозвища? Мы так привыкли к ним, очень редко обращаемся друг к другу по именам.

– Я знаю, поэтому можешь говорить так, как тебе удобно. – Я улыбнулась. Отис повернулся и некоторое время смотрел на меня, чуть прищурившись.

– Здорово, – наконец сказал он и снова сел прямо.

Не знаю, может специально, а может и нет, но Отис посадил меня с правой стороны. Он сделал так, чтобы я не видела татуировку на его шее. Хотя его метки не вызывали во мне сильной тошноты. Благодаря неровному контуру и неяркой краске, выглядели они почти безобидно.

– А у вас с братом какие прозвища? – спросила я. Тишина, которая пролегла между мной и актером, начала слегка нервировать.

– У нас их нет. Мы сами как одно большое прозвище, – засмеялся парень. – Мы просто Близнецы.

– Насколько я знаю, актерам дают прозвища в зависимости от того, где их нашел художественный руководитель или откуда они родом. Разве у вас с братом нет такого места? Откуда вы? – не унималась я.

– Как же нет, есть, – Отис ухмыльнулся и, закинув ногу на ногу, произнес: – Мы с Деймоном детдомовцы. До семнадцати лет ночлежка, как мы ее про себя называем, была нашей обителью. Обителью горя, разочарований и побоев.

От этих слов я поежилась. Я не понаслышке знала, что такое детские дома. На первом курсе одногруппница писала про них статью и пригласила в один из приютов. Когда мы приехали туда, казалось, пересекли черту, разделяющую современное время и то, что называлось Средневековьем. Нас встретили зашуганные дети в старой потрепанной одежде и с поломанными игрушками в руках. Но не вещи больше всего поразили, а глаза воспитанников – в них не было ничего, кроме боли и зарождающейся на закромах душ ненависти. Дети разных возрастов (от совсем малышей до подростков) смотрели на воспитательниц с ненавистью.

Да, знаю, не везде такие детские дома. Есть и те, где детей, оставшихся без родителей, любят и холят, но, глядя на Отиса, я поняла, что его жизнь прошла в детском доме, подобном тому, с которым мне пришлось столкнуться.

– Мы больше других хотим забыть наше прошлое. Поэтому, я – просто Отис, а брат – просто Деймон.

– А Том? – спросила я.

– Том? Бармен? Он тоже многое пережил. Мы редко об этом говорим, но…

Отис вдруг замолчал, словно решил дать оценку произнесенным словам. И тут в моей голове промелькнула мысль: «Отис тоже болтун, но не такой, как Том. Том, кажется, всегда взвешивает слова, а Отис напоминает горную реку – слова льются из него». Я увидела в младшем Близнеце больше искренности, чем в Харте. Том играл. Играл точно так же, как двадцать минут назад на сцене. А Отис был настоящим.

– Только не говори ему, что я все тебе рассказал, – вдруг понизил голос Отис.

– Это останется между нами.

– Мать Бармена – Лили – была известной примой в Королевском театре Шотландии. Все главные роли она играла в дуэте с ведущим актером этого же театра – Уильямом Теккерей. Гений во всех смыслах этого слова. Как его тезка – известный писатель. Надо же – и имя, и фамилия совпадают! Никогда об этом не задумывался. Так вот, когда мы бываем на гастролях в тех краях, нет ни одного директора театра, который бы не упомянул Уильяма и Лили при разговоре с нами, актерами. Они не знают, что Бармен – ее сын. Старшее поколение всего лишь сравнивает нашу игру с игрой своей любимицы. Особенно сильно они восхваляют Лили. Публика и администрация театра не просто любили ее – они восхищались и боготворили молодую женщину. Я видел ее на фотографиях: черные волосы, нежные черты лица, голубые глаза. Она влюбляла в себя каждого, кто имел честь взглянуть на нее, – Отис театрально смаковал слова, будто читая их со страниц книги. Никогда не слышала, чтобы люди так разговаривали. – Том получил от матери не так много красоты, но глаза у него ее. Что до друга, Уильяма… так они смотрелись с Лили потрясающе. Все помнят их и все восхищаются ими. До сих пор, представляешь? Но, по драматичным законам жизни, самые одаренные люди умирают раньше всех. Тому было четырнадцать. Королевский театр уехал на фестиваль в соседний городок, Глазго. Лили и Уильям были задействованы в одном спектакле на фестивале, но кто бы мог подумать, что именно он окажется последним в их карьере и жизни. Над головами актеров загорелась проводка. А ведь достаточно всего лишь одной искры, чтобы наряды, сшитые из тонких тканей, вспыхнули как солома. Ни у Лили, ни у Уильяма не было шансов спастись. Их доставили в местную больницу с сильными ожогами. Врачи говорили, что на теле Лили не было ни одного живого места. Как и на Уильяме. Они умерли через пару часов после случившегося, в реанимации. Так и не пришли в сознание. А в это время дома в Эдинбурге Том репетировал роль Отелло, чтобы, когда мама приедет, показать, чему он научился за время ее отсутствия.