– Ты как был швалью, так швалью и помрешь, – отрубила Любовь, – дебошир, хулиган и пьяница. Если будешь про меня ерунду пороть, за решетку угодишь. Никто тебе не поверит. Не смей больше мне звонить.

– Прости, Люба, – прошептал Геннадий.

– Бог простит, – отозвалась тетка, – можешь мне кофе налить? Замерзла я.

– Конечно, Любаша, – засуетился отец Ольги, – но у нас только растворимый.

– Очень хорошо, – ответила женщина. – Не употребляю натуральный, у меня от него изжога.

Раздались шаги, Васькин поспешил на кухню, Люба, похоже, отправилась с ним. Оля не смогла больше ничего услышать.

Через полчаса, когда хлопнула входная дверь, она незамедлительно выбежала на кухню. Отец молча мыл чашки.

– Папа! – заорала дочь.

Васькин вздрогнул и разбил одну кружку.

– Ты дома? – изумился он, осторожно вынимая из раковины осколки. – Почему не в салоне? Заболела? Ой-ой, лицо-то опухло, и голос гундосый. Ложись, дочурка, принесу тебе чаю с медом.

– Это правда? – спросила Оля. – Насчет изнасилования? Только не ври! Я все слышала.

Васькин высыпал осколки в ведро.

– Я давно искоренил в себе лживость. Да, доча, верно, взял грех на душу.

– Как ты мог, – прошептала Оля, – напасть на беременную женщину?!

Геннадий Сергеевич сказал:

– Стыдно! Больно! Я тогда дурной был, служил в магазине рабочим, ящики таскал, двор подметал, много не зарабатывал. У нас ведь как: чем тяжелее работа, тем меньше за нее рублишек отсчитывают. Стою один раз с метлой, подходит ко мне женщина, молодая, хорошо одетая, и деликатно спрашивает:

– Геннадий, вам деньги нужны? Есть дело.

Меня обуяла жадность, а бабенка языком замолотила. Хотела она, чтобы я ее подругу побил. Наврала, что та у нее мужа увела, хорошие деньги мне предложила и попросила:

– Меть по животу. Мерзавка от моего Сереги забеременела. Муж на пару минут удовольствие получил, а потом восемнадцать лет алименты платить будет.

Мне в те годы море было по колено, я дрался по любому поводу бесплатно, злость через край плескалась. А здесь деньги давали.

– Поверить не могу, – шептала Оля.

– Страшный я был человек, – кивнул Геннадий, – налетел на Галину, ударил ее в печень, думал, упадет. А она устояла, на меня посмотрела и сказала:

– Вы животное! Нелюдь.

Ну тут меня и понесло. Ах, я животное? Сейчас ей продемонстрирую зверя! Дальше рассказывать не стану.

– Как же ты потом эту Любу нашел? – удивилась Оля. – Небось она тебе ни своего адреса, ни телефона не оставила.

Васькин сложил руки на коленях.

– Даже имени не сказала. Но через день газета «Треп» статью опубликовала. Я ее в магазине на окне в туалете нашел, прочитал и узнал, что та баба, звать ее Галина, в больнице лежит. И фото поместили, на снимке кровать, рядом на стуле женщина сидит. Я ее сразу узнал, та самая, что мне хрусты отсчитала. Внизу подпись: «Пострадавшая Галина Б. находится без сознания, за ней ухаживает лучшая подруга Любовь Доброва, сотрудница музея». И название его написано!

Помню, я хохотать принялся. Хороша «лучшая подруга»! Держись, доча, подальше от баб, не заводи среди них близких людей.

Теперь, когда настала пора прощения просить, я в музей звякнул, безо всякой надежды поинтересовался:

– Как найти Любу Доброву?

Не чаял ее отыскать, срок немалый прошел, но мне ответили:

– У Добровой сегодня библиотечный день. Приезжайте завтра, она будет с десяти утра.

– И ты поехал, – уточнила Оля.

– Конечно, – ответил отец, – но Люба со мной на службе говорить не стала. Условились тут, у нас дома встретиться. Как ты думаешь, она мне даст адрес Галины? Что-то мне плохо, желудок крутит.

Дочь испугалась, уложила отца на кровать. Геннадию стало лучше, но утром Оля нашла его мертвым.

Медики не заволновались, кончина больного была ожидаемой. Свидетельство о смерти отца Васькина получила быстро.

Девушка примолкла, я, ошарашенная полученной информацией, решила расставить последние запятые.

– Вы похоронили отца и стали шантажировать Любу. Двести евро не очень крупная сумма, но больше у Добровой свободных денег не было.

Оля положила ногу на ногу.

– Мы с ней душевно побеседовали. Я ей прямо сказала: «Сходила к нотариусу, записала свои показания, скрепила их печатью и отдала на хранение. Если на меня хоть пушинка упадет, юрист шум поднимет. Стоит твое подлое спокойствие двести евро». Она согласилась. Немного я за убийство папы получила.

– Геннадий скончался от цирроза, – удивилась я.

Оля мрачно усмехнулась:

– Лечащий врач был у папы замечательный, я ему позвонила, сказала: «Умер Васькин», а доктор приехал, проследил, чтобы тело в морг при его больнице отвезли.

– Душевный человек, – согласилась я.

Васькина как-то странно на меня посмотрела.

– Что не так? – быстро спросила я.

Ольга поводила пальцем по клеенке.

– Ладно. Врача звали Ренат Ибрагимович, он совсем стареньким был, год назад сам умер, от возраста. Когда папа заболел, Ренат Ибрагимович предложил ему: «Есть лекарство, очень сильное, но пока эти таблетки исключительно на животных тестируют. Если не побоитесь, могу вам дать. Но никому ни слова».

Денег он за капсулы не брал, а папе уже было нечего терять. Он стал глотать пилюли и пошел на улучшение, прямо расцвел. Но ненадолго. Месяца три-четыре бойким был – и упс! Ренат Ибрагимович меня просил: если что произойдет, сразу ему сообщить.

Оля опустила голову.

– И вы, обнаружив отца мертвым, выполнили просьбу доктора, – завершила я ее рассказ. – Ну и при чем тут убийство?

Васькина неожиданно заплакала:

– Ренат Ибрагимович попросил, чтобы сделали вскрытие, он хотел посмотреть… ну… в общем…

Я снова пришла на помощь Оле:

– Добрый доктор, наверное, интересовался, как повлияло на цирроз лекарство?

Васькина всхлипнула:

– Он сказал, что папа после смерти может помочь науке.

– И что интересного обнаружил Ренат Ибрагимович? – не успокаивалась я.

Оля вытерла глаза тыльной стороной ладони.

– Печень у него еще держалась, а вот в желудке случилась язва! Она в дырку превратилась, и папа умер.

Я подскочила на табуретке:

– Секундочку! В свидетельстве о смерти нет ни одного слова про язву!

Васькина положила руку на стол.

– Ренат Ибрагимович мне сообщил правду, реально очень хороший врач был, бился за больных до последнего. Он сказал: «Если укажем прободение язвы, это вызовет ненужные расспросы, могут докопаться до приема пока нелицензированного лекарства и затормозить его исследование. А цирроз никого не напряжет: смерть от основного заболевания».