Если престол, одежда или сандалии человека, блиста-ющего добродетелью, получают от него некоторую неощутимую силу и энергию, то это не просто предмет, который мы видим, глядя на него сердечными очами. Мы ощущаем силу того, кто им пользовался, и когда прикасаемся к предмету с благоговением, то получаем от него благодать. Мы приближаемся к престолу императора с уважением, представляя себе того, кто недавно сидел на нем, и почитаем престол благодаря славе того, кто его занимает. Ни один человек не бывает по природе столь разнуздан и безрассуден, чтобы не сдержаться, увидев перед собой императорский престол. Как же тогда можно считать, что престолу Божьему не хватает энергии, благодати и тайной силы настолько, что мы забываем о его славе? Как при таком отношении избежать порицания со стороны здравомыслящих людей? Впрочем, мы не поклоняемся и не почитаем этот престол, но лишь созерцаем его и воспринимаем его энергии.

Если архитектор, известный своей изысканностью, построит красивый дом, а какой-то негодяй пройдет мимо, не похвалив его, или если похвалит какую-то его часть, пренебрегая всеми остальными, ибо его мелочный ум не в состоянии оценить гармонию постройки, то разве не оскорбляет он строителя? Поэтому тот, чей труд оставляют без внимания или хулят, гневается с полным основанием. Таково и отношение Бога к Своему прекрасному творению, когда мы им пренебрегаем, как варвары и невежды, и к тому, что мы считаем нечестивцами умеющих его интерпретировать.

Кроме того, Писание говорит нам: «и Бог увидел все, что сотворил, и вот это было весьма хорошо» (Быт 1, 31). Как же тогда мы можем пренебрегать звездами, которые суть Божье создание? Пренебрегать ими значит противостоять Ему: если Бог сотворил их, то они хороши. «Ты видишь гармонию, разнообразие и упорядоченное движение звезд, которое идет в должном порядке и, как в мире, по небесному кругу? И ты считаешь и говоришь, что негармонично и тупо то, чего ты не знаешь? Желая углубиться туда, чего ты точно не выяснил, ты в самом узком сосуде, то есть в своем уме, думаешь запереть широту Божьего творения, окружить Вселенную своими ограниченными рассуждениями и истолковать все вопреки этим творениям, причем Божьим, чего никто никогда прежде не делал. И на это ты покушаешься без необходимого опыта, порождая призраки вопреки святым, царям и истине и оскорбляя честные Божьи творения и создания.

Но ты можешь сказать, что и дьявол — одно из созданий Божьих… Однако дьявол добровольно предпочел противиться добру из-за своей гордыни и потому и есть, и зовется врагом Божьим. А это бездушные, бесчувственные и не заботящиеся сами о себе создания, и потому они не враги Божьи, но пребывают в том своем порядке, в каком поставлены Творцом. Они обладают природными энергиями нечувствительно и недобровольно, ведь действующее по собственному выбору то действует, то отчасти, а то и нет. А они действуют одинаково, как установлено Творцом, если только не случится перерыва в их деятельности благодаря Божьему чудотворению, как уже часто говорилось. И если бы у них было сознание, то астролог не смог бы понять, что они обозначают, так как они скрывали бы это в своем замысле и тайне».

Аргументы сторонников и противников астрологии в XII в. Мануил довольно мало раскрывает нам, что же было написано его оппонентом, которого он характеризует как человека грубого и простого. Оригинальность монаха заключалась, по-видимому, в том, что традиционное осуждение астрологии он довел до причисления астрологов к еретикам. Дважды Мануил ссылается на ряд библейских цитат, которые использовал его оппонент, но которые в опровержении Мануила сводятся к одному, знаменитому стиху из книги Бытия (1, 14), упоминаемому лишь вскользь и только тогда, когда он пытается релятивизировать экзегезу Василия Великого. Такая краткость не может не броситься в глаза, и ее можно объяснить той риторической небрежностью, которая множит лица и предметы, не заботясь об истине. Но возможно также, что Мануил не приводит и других библейских цитат своего оппонента. Если он замалчивает их сознательно, то делается ли это для того, чтобы избежать ответа на них или чтобы создать впечатление отсутствия библейского оружия у критиков астрологии? В любом случае сомнительно, чтобы Мануил воздал должное тем авторитетам, на которые ссылается его оппонент, хотя они, вероятно, были весьма банальны.

Ответ Мануила также банален, поскольку он, в свою очередь, повторяет старую аргументацию. Сравнение между энергией звезд и энергией спермы может быть оригинально, но две аналогии: эффектов луны и солнца — с эффектами, которые следует предполагать для других небесных тел, и сравнение астрологии с медициной, восходят к Птолемею, а, возможно, и глубже. Основные аргументы здесь те, которые мы знаем по одному или другому «Стефану»: звезды — это существа природные, тварные, неодушевленные; они подчинены Божьей воле и не действуют сами по себе, чтобы влиять на дела этого мира; тем не менее они знаки, и не обращать на них внимание — оскорблять их Создателя. Как и его предшественники, Мануил не разрешает противоречие между представлением об астральной энергии, сравнимой с энергией солнца или спермы, и учением об их функции чистых знаков.

Однако в выработке основных аргументов Мануил идет дальше, чем Птолемей и Стефаны. Исходя из того принципа, согласно которому звезды — это чисто материальные существа, он проводит различие между астрологией и магией, отсутствующее в более ранней литературе. Это различие было в то время вполне актуально. Незадолго до воцарения Мануила возникло подозрение, что астролог Феодор Александрийский использовал магию в своих прогнозах на скачки на Ипподроме, тогда как, по словам Анны Комнины, он был обязан успехом своему методу вычислений. Сам Мануил инициировал процесс над двумя людьми, которые, «под видом астрологии, на деле занимались бесовским колдовством»[573]. Эти обвинения, несомненно, были выдуманы по политическим причинам, но они отражают и стремление оградить астрологию от всякой критики, отказавшись от ее традиционной ассоциации с магией: настоящий астролог не может иметь дела с бесами. Такая стратегия на установление четкого различия между научной астрологией и астральной магией нарушала концепцию единства оккультных наук, существовавшую с поздней Античности и известную в Византии не только у философов IX в., но и позднее, у Пселла и Итала. Было ли это различие результатом развития более строго научного мышления у профессиональных астрологов во времена Комнинов? Можно было бы увидеть представителя такой тенденции в Симеоне Сифе. Его труды исключительно научны, и примечательно,