того, кому решилась, не раздумывая, вручить себя целиком, без остатка, но он был женат, а её душу вывернули наизнанку на всю Россию!

Элка понимала, что Дина ещё и мстила более счастливой сопернице, которой достался великолепный самец, ибо для Динки Савельев изначально был просто породистым, видным представителем противоположного пола.

– Я выполню требование твоего мужа и уволюсь по собственному желанию, – решилась Эльвира. Марина изумлённо воззрилась на подругу:

– Ты сошла с ума, да? Ты хочешь дать повод твоим врагам порадоваться?

– У меня нет врагов. Просто есть люди, с которыми мы расходимся во взглядах, вот и всё, – пожала плечами Элка.

– Люди всегда расходятся друг с другом во взглядах, но это не даёт им повода ломать друг другу судьбы! – Маринку сегодня явно тянуло на патетику.

– Хватит высокого штиля, душа моя! Я просто не хочу иметь ничего общего с такими, как Дина. Включая профессию. – Эльвира дала понять Марине, что тема закрыта, глянув на часы. – Извини, Мариш, но Женька сейчас проснётся и я поведу её на процедуры.

– Ты правда в порядке? – уточнила Данько, целуя Карелину в бледную щёку.

– Не переживай, сейчас ещё умоюсь, а то зарёванная вся! – добавила Элка, разглядывая себя в зеркало над раковиной.

– Вот теперь я тебе верю! – удовлетворённо улыбнулась Марина и отправилась обратно в редакцию, где её ждал Олег Ефимович.

– Ну что, мать Тереза? Всех успокоила? – поинтересовался он, едва Марина переступила порог его кабинета.

– Ты добился своего. Карелина увольняется, – сообщила женщина, усаживаясь в кресло, укладывая ноги на стол и нагло закуривая. – Можешь звонить своей Савельевой и радовать её.

– А ты? Ты от меня не уйдёшь? – С такой надеждой и болью в голосе подскочил к Марине Олег, что сердце её моментально размякло. Но вслух она позволила себе только очередную издёвку:

– Пей виагру, Данько! А там видно будет!

35

Савельев ехал домой в состоянии, которое правильнее всего было бы охарактеризовать словом «разобранное»: мысли путались и перескакивали с одного на другое, Антон Павлович никак не мог принять единственно верное решение. Верное для себя: решать за других он больше не хотел и не мог. Он чувствовал неимоверную усталость и мечтал выспаться. А ещё в нём крепло несбыточное желание, чтобы всё, что произошло за последние дни, оказалось сном. Обычным затяжным кошмаром, от которого с таким облегчением просыпаешься!

И только один сюжет этого сна Савельев оставил бы наяву: его отношения с Эльвирой Карелиной. Ложка мёда в бочке дёгтя: именно так они выглядели, если перефразировать известное изречение. Так мало по-настоящему светлых моментов осталось в жизни! И Элка была как раз такой: светлой, искренней, настоящей!

Валентина Денисовна встретила мужа с обрадованным выражением лица, она словно помолодела лет на десять. Глаза женщины сияли, Валя принарядилась и соорудила причёску, впервые за много лет – самостоятельно.

– Привет, сладенький мой! Я уже всё знаю! Ты расправился с этими шантажистами! Игорьку позвонили, извинились и дали отбой, – радостно сообщила супруга, обвив шею Антона полными руками и игриво заглядывая в его глаза.

Савельева впервые всерьёз передёрнуло от отвращения при виде жены, и это не укрылось от её зоркого взгляда. Но Валентина старательно делала вид, словно ничего не замечает: в её планы не входили разборки со скандалом. Во всяком случае, сама она не собиралась их провоцировать. А потому женщина подавила в себе желание дать мужу вполне заслуженную пощёчину.

– Валя, скажи мне, зачем ты столько лет играешь этот спектакль? – спросил Савельев, когда они сели за стол, накрытый Валентиной с претензией на праздничность: на кружевной скатерти даже стояли две свечи.

– Ты о чём, милый? – непонимающе подняла бровь Валя.

– Да всё о том же, дорогая. Чем ты мне можешь объяснить вот это? – Антон протянул жене бланк с результатами генетической экспертизы Игоря.

Валентина Денисовна уставилась на лист бумаги, как на обвинительный приговор. Глаза её стали такими жалкими и страдальческими, что сердце Антона Павловича на мгновение дрогнуло. Савельев печально разглядывал женщину, лицо которой вновь выглядело на все шестьдесят, как раньше. Антон ведь столько лет отдал Вале, искренне считая, что связи на стороне не имеют никакого отношения к святости семейных уз!

Оказывается, жёнушка была вполне солидарна в этом мнении с собственным супругом. «Святость уз» она скрепила чужим ребёнком, «подаренным» любимому муженьку. Как нелепо и грязно жили они! Пора было выбираться из этого болота. Они оба это понимали, но к общему решению прийти так и не смогли. Валентина Денисовна надеялась, что всё обойдётся и жизнь, полная лжи и взаимных измен, постепенно вернётся в наезженную колею. Они будут грешить, а потом каяться, спасая души. Антон Павлович готов был разорвать порочный круг, чего бы это ему ни стоило.

– Только мальчику ничего не говори! – просительно пролепетала Валя, умоляюще глядя на мужа. Она прочла по глазам его решительный настрой и поняла, что лишилась всяческих сил, чтобы продолжить дальнейшую борьбу.

Недавно позвонила Лариска Чарская: она жаловалась, что муженёк пьёт третьи сутки и не пускает её домой, поэтому Ларочке приходится жить в гостинице и тратить на хороший номер (ведь она этого достойна!) кучу денег! Валя утешала подругу, а теперь ей хотелось сделать ответный звонок, чтобы сообщить: «Я присоединяюсь к тебе, родная!»

– Ты имеешь в виду Игоря? Он уже не мальчик, а вполне взрослый мужчина. И наша с тобой вина, что он так и не состоялся как личность, – вздохнул Антон Павлович.

– Собираешься дать ему путёвку в жизнь? Или, скорее, пенделя под зад? – подозрительно сощурилась Валя, становясь похожей на сварливую бабку.

И тут Савельев понял, что как раз такой она и была всю жизнь. Сварливой бабкой, вцепившейся изо всех сил в молодого, полного жизни мужика и жадно пьющей из него соки. А жизнь тем временем прошла мимо. Выросли неизвестно где и неизвестно как его родные дети, чужие женщины иногда согревали его постель, а в душе не оставалось никакого следа. Ничего, кроме пустоты. И эта пустота досталась в наследство и несчастному Владу, и непутёвому Игорю. Оба парня чувствовали отсутствие искренней отцовской любви.

А на безлюбье душа