Но что, если перейти к глобальному обличительству. А еще лучше – дать себе зарок не лгать никогда в жизни. И следовать ему. Быть выше этого. Жить вне лжи. Совсем не так, как он существовал в последние несколько дней. Теперь Давыдов был готов умереть за правду, и сделал бы это с удовольствием, даже в экстазе. Он стал настоящим рыцарем истины.

Заметив, как хитро поблескивают глаза Шарпа, Николай уже собрался выложить ему все, что думает о спецслужбах и их нечистоплотных сотрудниках в общем, и о таких подонках, как сам Шарп, в частности, когда тот задал первый вопрос:

– Вы действительно из другой глобулы?

И Николай почувствовал, что, несмотря на весь свой праведный гнев, направленный на этого человека, он не может оставить без внимания его вопрос. Напротив, должен ответить как можно более по существу и скорее. Уничтожить негодяя своим правдивым ответом.

– Меня переместили, не спрашивая моего согласия, сотрудники Института теоретической и экспериментальной физики, – заявил он. – Я действительно из другой глобулы и совершил материальное перемещение между мирами. Таким образом, я, как и вы, совершенно чужой в этом мире.

– Вы Давыдов? – быстро задала вопрос госпожа Игами.

– Давыдов Николай Васильевич, тысяча девятьсот семьдесят восьмого года рождения, русский, паспорт номер…

– Достаточно, – прервал его Джонсон, и Давыдов понял, что не способен больше сказать ни слова, хотя прежде намеревался рассказать о себе еще многое. Даже те эпизоды биографии, которые в анкетах обычно опускал. Слова американца прозвучали для него как непререкаемая команда.

Похитители переглянулись.

– Любопытно, – процедил Шарп. – Но что нам это дает?

– Не зря же его вызвали из какой-то зачуханной второстепенной глобулы, – заметил Джонсон.

Слово «зачуханной» прозвучало в его устах очень смешно, будто бы он заучивал его несколько дней, но так и не заучил. Потом американец добавил несколько слов по-английски, причем диалект был такой странный, что Давыдов, изучавший язык и в школе, и в университете, не понял почти ничего.

Шарп ответил Джонсону еще на каком-то языке – предположительно на японском. Прощебетала что-то и госпожа Игами. Только Бритый стоял и хлопал глазами, ничего не понимая – так же, как и Давыдов.

Николай, впрочем, давно догадался, что Бритый вряд ли используется в этой странной компании как аналитик.

А то, что похитители до сих пор говорили по-русски, хоть и с акцентом, скорее было силой привычки к конспирации.

– Говори, изучал ли ты материал по теме исследований института? – вновь обратилась госпожа Игами к Давыдову.

– Изучал, – ответил Николай, чувствуя, что горд ость так и распирает его изнутри.

Ведь он – талантливый математик! И разберется в любых формулах за несколько минут. Не то что присутствующие здесь костоломы. К ним он чувствовал глубокое презрение, переходящее в отвращение.

– Данные, данные! – заорал Джонсон.

– Прошу уточнить, – высокомерно произнес Давыдов, чувствуя горячее желание ответить на вопрос, но действительно не уловивший его смысла.

– Что ты знаешь о перебросках между мирами? Теорию, основные формулы, идеи!

Николай приосанился, насколько это можно было сделать в связанном состоянии, и изрек:

– Перемещения между глобулами требуют огромных затрат энергии. Они сопоставимы с энергией аннигиляции количества материи, подлежащей перемещению. Для миров близких порядков этот показатель может быть снижен на три порядка. Для передачи энергии используются специальные аккумуляторы-накопители на подпространственном уровне. «Черные ящики». Они аккумулируют энергию где-то в подпространственной области, а затем высвобождают ее без опасности взрыва.

– Точнее об устройстве «черных ящиков»! – приказал Шарп. Глаза его лихорадочно блестели. – И о теории перехода. Вы не назвали ни одной формулы!

Давыдову вдруг стало мучительно стыдно. Так стыдно, как не было никогда в жизни. Он хотел рассказать Шарпу, Джонсону и госпоже Игами все, до мельчайших подробностей. Но ему нечего было рассказывать. Он не оправдал надежд этих людей! Впрочем, что ему до них? Он показал себя дураком и неучем – положение воистину ужасное!

– Я не знаю, – ответил Давыдов и заплакал. – Не работал над ящиком. И прежний Давыдов не работал, насколько мне известно. Другая область исследования. И в теории я слаб. Не изучил еще формулы. Хотя Савченко торопил меня, велел читать статьи… А я увлекся депутатской работой и интригами.

– Почему он плачет? – спросил Шарп. – Сопротивляется «правдосказу»?

– Нет, ему жаль, что он не может нам помочь, – пояснила госпожа Игами.

Похитители опять говорили по-русски, мало заботясь о том, что Николай их слышит. Его они в расчет не брали – математик целиком был в их власти. А привычка к конспирации, видимо, была очень сильна.

– Пристрелить его, чтобы не мучился, – предложил Шарп. – Надо же было так промахнуться!

– Не спешите, – остановил его Джонсон. – Как бы вас после этого не пристрелили дома. Нужно подумать, чем он еще может быть нам полезен. Как вы сами думаете, Давыдов?

Николаю сразу же очень захотелось быть полезным. Вовсе не из-за того, что в противном случае ему грозила смерть. А потому, что быть полезным – хорошо. А бесполезным – позорно. Но желание было двойственным. Ему хотелось быть полезным не только этим людям, но и своей стране.

– Могу провести вас на территорию института, – заявил он. – Позвонить по телефону своим друзьям, чтобы они продиктовали мне формулы. Я запишу их и покажу вам. Но не слишком-то надейтесь, что я не сдам вас охранникам института. Все-таки вы – подонки, пытающиеся навредить моим друзьям.

– Проникнуть с ним на территорию института – хорошая мысль, а? – загорелась госпожа Игами, проигнорировав оскорбления. – Охранников бы мы нейтрализовали.

– Ловушка, – поморщился Шарп. – Там на каждом шагу излучатели. К тому же, как только он с кем-то свяжется, наш телефон вычислят за несколько секунд и пришлют сюда спецназ. Может быть, его для того нам и сдали.

– Никто меня не сдавал, – возразил Давыдов.

– Это тебе так кажется, – бросил Джонсон.

Шарп вытер со лба несуществующий пот и немного отошел в сторону, перестав нависать над Давыдовым. Николай в очередной раз задумался над тем, что за странные ребята его захватили. На этот раз он думал о них с чувством абсолютного превосходства, некоего глобального величия, как думает небожитель о навозных червях, копошащихся у его ног. Впрочем, время от времени такой взгляд сменялся чувством глубокого сострадания к неполноценным представителям человеческого рода, и Давыдова опять тянуло на слезы. Может быть, та отрава, которую закачали ему в кровь, начинала понемногу выветриваться?

Похитители посовещались немного на своем языке, после чего госпожа Игами спросила Давыдова: