Через мгновение уплывающее сознание хваталось за новую мысль, додумать которую до конца мешало появление очередной картины, так внезапно вспыхивающей перед глазами и настолько яркой и слепящей, что хотелось закрыть уже закрытые глаза. Сон перемежался с явью, мысли, образы и фантазии жили собственной жизнью, которой Мэтью был не в силах управлять. Он мог лишь наблюдать со стороны, как они заполняют собой всю комнату и совершенно без его, Мэтью, участия сами собой вот тут, прямо на глазах, сублимируются в построение защиты милой и очаровательной девочки, полной милых и очаровательных воспоминаний. О ее детстве с няней, которая, гуляя с ней, трехлетней, по бульвару, учила ее французскому, — Мэтью живо представлял себе этот московский бульвар, по которому проезжал только сегодня утром. О том, как папа водил ее в Большой театр слушать «Кармен», когда ей было всего шесть лет, — Мэтью видел заснеженную площадь Большого театра и папу в военной форме, ведущего за руку дочку в белой шубке. «Кармен»… Яркая опера о порочной и опасной женщине, погубившей простого и честного солдата отечества. Он, Мэтью, не должен представлять себе Варины локоны на соседней подушке. В комнате было душно, болела голова. Сон все не шел, а когда наконец пришел, был рваным, наваливавшимся на его голову, раскаленную от мыслей и видений, то серыми, пыльными лохмотьями, то чем-то жидким, мутным и холодным, полным блеклых отблесков локонов, прилипших к изможденному от поцелуев лицу.

К утру этот хоровод изнурительной работы подсознания трансформировался сам собой в проснувшемся мозгу интеллектуала в стержень линии его защиты, на который теперь оставалось только нанизывать факты, доказательства и параграфы законодательства. Конечно же все, что Мэтью делал до этого, было неправильно. К черту счета, справки о доходах, к черту все эти купленные и проданные квартиры, садовые участки, долги и ипотеки! Не нужно объяснять каждый цент на ее счетах, это примитивный путь, он займет массу времени, кроме документов, справок и остальной муры, он потребует свидетельских показаний, а кого из Вариных друзей-бизнесменов обрадует такая перспектива? Она только окончательно испортит отношения со всем московским истеблишментом, заплатит за свою свободу тем, что станет социальным изгоем. Какой он к черту эстет и концептуалист, если подошел к этому кейсу как адвокат-приготовишка? Все же можно сделать намного быстрее, элегантнее и наверняка. Конечно же, чтобы это понять, ему надо было понять Варю и необычность ее дела. Варя — это вообще не про деньги, и не из-за подозрения в коррупции она попала в этот переплет. И не зря же ее так измучили эти бесконечные сборы справок, выписок. Она про танец, про полет, про искусство. Она выросла в семье аристократов, ее чувства питались с детства только самой отборной пищей: Кармен, Ивлин Во, Боттичелли, «Девочка с персиками», улыбка сквозь слезы, тепло, идущее от нее и смущающее людей… Ее страсть в отстаивании позиции. Ее наивное бесстрашие принимать жизнь такой, какая она есть, не изводя себя рефлексиями, а отдаваясь чувственной радости от собственной энергии и вере в то, что в ее жизни все обязательно должно быть хорошо. Вот что в ней главное, а не сколько брюликов ей досталось от родителей и сколько дизайнерских сумок и туфель Prada она по дури своей накупила. Не в этом ее суть. Ее суть в том, что она особенная. В том, что она постоянно удивляет. То необыкновенно точными наблюдениями, то острым языком, принимаемым за злобность, то наивностью, принимаемую за продуманную игру.

Люди не любят, когда их удивляют. Они боятся и хотят избавиться от удивляющих, потому что их присутствие смущает. Вот они и искали способ, как избавиться от его Вари. И нашли. Подлый способ. А где подлость, там всегда должны быть нарушения основ права. Если бы Мэтью знал немецкий, он бы воскликнул вслед за Фаустом: «Das also war des Pudels Kern», ибо он, подобно алхимику, внезапно узрел истину, которая до того момента представала перед ним в самых разных и странных обличьях, претерпевая такое множество метаморфоз. Еще одно подтверждение того, что подлинно талантливая интерпретация всегда торжествует над коллекцией фактов, собранных всеядно и неразборчиво, как это делал отец в его, Мэтью, далеком детстве.

— Привет, ты выспалась? Уже привезла материал, который я велел тебе сделать вчера! Ты вообще спишь по ночам?

— Это имеет значение?

— Тогда пойдем в номер. Не будем в баре смотреть документы.

— Давай обсудим, как построим день. Видишь, какое солнце, снег просто искрится, и уже совсем не холодно. Предложение: работаем до четырех без обеда, потом идем на поздний обед — или ранний ужин. Еще будет светло, и ты наконец посмотришь Москву, а то мы все по темноте ездим, и ты ничего толком не видел. А когда стемнеет, можно вернуться и работать допоздна.

— Отличный план. И время экономит.

Когда в начале пятого оба уже не могли бороться с голодом, Варя повезла Мэтью на Патриаршие пруды. Они гуляли вокруг пруда, она рассказывала ему о романе «Мастер и Маргарита». Поскрипывая сапожками по снегу, она объясняла, что именно в этой самой аллее появился сатана, который первым делом обезглавил писателя, носившего почему-то фамилию композитора.

— Я что-то не схватил, при чем тут «композитор».

— Ну его фамилия была Берлиоз, но он же был писатель.

— Это-то я понял…

— А у нас с тобой не Берлиоз, а Шуберт… Но тоже заделался писателем… Мэтт, разве не смешно?

— Right… — Мэтью наконец догнал. — А кто в нашем случае сатана?

— Это твоя задача выяснить…

— Теперь, хоть я по-прежнему не верю в теории заговоров, но уже допускаю, что это, может быть, даже не президент банка. Он мог быть и орудием. Однако к защите это не относится. Я всю ночь думал над твоим кейсом. — Мэтью уже полностью осмыслил метаморфозы видений, терзавших его всю ночь, и сейчас лишь предвкушал, как он поразит Варю результатом своей бестрепетно-профессиональной работы. — Тут все необычно. Вот смотри. Первое: Шуберт, когда тебя допрашивал, действовал в рамках внутреннего расследования, связанного с нормами этики банка, корпорации. То есть вопрос стоял в этической плоскости, и суждение от него требовалось именно относительно этики. Именно поэтому Правила банка требовали от тебя сотрудничества с ним, и ты ему что-то объясняла, рассказывала. Он был обязан дать оценку твоим словам, а не доказать что-либо. Он не имел права использовать факты или твои слова против тебя, а должен был с их помощью установить истину. У тебя не было права на адвоката, потому что по этим правилам игры вы не были противостоящими сторонами, вы сотрудничали. Более того, этот процесс охранялся не просто твоим иммунитетом, но и иммунитетом самого банка, оберегающего конфиденциальность своих клиентов и акционеров.

Второе: Шуберт не соблюдал эти правила, как я подчеркивал в своем экспертном заключении. Не было принципа естественного права и презумпции невиновности, был допрос следователя. Он не сотрудничал с тобой, а добывал факты против тебя. Твои слова использовались не для установления истины, а как материал для обвинения. При этом у тебя так и не было адвоката. Хорошо, что тогда мы зафиксировали это на бумаге.