Третье: он добыл кучу фактов, ни один из которых, по сути, не криминален. Что преступного в том, что ты занимала деньги у московских бизнесменов, когда строила квартиру в Лондоне? Конечно, я бы тебе такого не посоветовал, это легкомысленно, но не более того. Но в этом есть нормальная логика: у кого тебе занимать деньги на свой личный проект, как не у людей, которые знают тебя много лет еще со времен Москвы, а теперь вы общаетесь в Лондоне, куда они постоянно шастают по своим делам? Что ненормального в том, что у тебя в телефонных контактах куча имен людей, которые были клиентами банка? А с кем им еще советоваться, как не с тобой? Эти разрозненные факты аранжируются в обвинительную теорию, созданную самим Шубертом. Он нарушал принципы, дух самого служебного расследования, ибо каждый из фактов он использовал не вместе с тобой для установления истины, а против тебя для создания именно такой аранжировки.

И наконец, четвертое: эти игры разворачивались в пространстве, отгороженном от реальности. Повторю: все, что ты рассказывала Шуберту, ты рассказывала в рамках правил сотрудничества. Но они же защищали тебя и все расследование от внешнего мира, потому-то тебе и нельзя было взять адвоката. Вокруг расследования стоял забор иммунитета банка, защищающего его должностных лиц. Потом, и это главное, банк осуществил манипуляцию, которая, по сути, находится вне правового поля. Ты слушаешь меня? Сама манипуляция находится вне правового поля, понимаешь? Банк взял продукт, созданный в одном правовом поле, регулируемом внутренними банковскими нормами, и перенес этот продукт в иное правовое поле, регулируемое уголовным правом Великобритании. А такой перенос незаконен, я берусь это доказать. Как тебе весь этот рассказ?

— Мэтью, ты гений! Звучит потрясающе убедительно. Это вообще нарушение прав человека.

— Тут все сложнее. Нарушение прав человека — норма публичного права, а мы говорим об уголовном. В правовой системе Великобритании не существует процессуальных норм совмещения одного с другим. Но…

— Что «но»? Кто-то может решить и эту проблему?

— «Кто-то» не может, ни один даже очень хороший адвокат. Но у тебя лучший адвокат, единственный, кто это может сделать. Как я сказал, норм, которые бы описывали, как признаки нарушения прав человека должны оцениваться в ходе уголовного преследования, нет в common law Великобритании.

— Значит, это невозможно сделать?

— Это не значит, что это невозможно сделать. Для меня это значит, что сделать это возможно, но не на основе правовых норм, присутствующих в английском законодательстве, а путем создания нового прецедента. Иными словами, твой кейс беспрецедентен, как вся твоя жизненная история. Этот прецедент — интерпретировать твою жизнь, шубертовское расследование и убедить в этой интерпретации суд высшей инстанции — я берусь создать.

— В суде высшей инстанции? Ты хочешь сказать, что все это дойдет…

— …до Палаты лордов. Не смотри на меня так, я не шучу, и это совершенно реально. Дело в том, что, с одной стороны, британское право очень запутано, с другой — в нем есть дыры. Чтобы закрывать эти дыры для вынесения окончательного вердикта по конкретному кейсу, существует понятие «прецедент». Вместе с тем каждый прецедент еще больше запутывает наше законодательство. Поэтому на создание прецедента судьи идут крайне неохотно, в совершенно исключительных случаях. Я берусь доказать, что твой случай — совершенно исключителен. Судьи в первой инстанции — а это будет High Court — мне в этом откажут, хоть они и очень профессиональные юристы. Я пойду в Court of Appeal, но думаю — честно тебе скажу — что мне снова откажут, хотя на этом уровне сидят еще более умные и профессиональные люди, это уже creme de la creme британских юристов. А оттуда один путь — в Supreme Court, то есть в Верховный суд. По старинке мы иногда называем его Палатой лордов, потому что до недавнего времени прецеденты создавались именно там. Но несколько лет назад все функции юриспруденции были переданы из Палаты лордов в Верховный суд. Это теперь высшая инстанция.

— Значит, я не пойду с тобой в Палату лордов? Как же жаль, такой был бы уникальный случай. В чем туда ходят? Я бы специально новый костюм купила. Строгий-строгий, но очень женственный. С мягкими чистыми линиями… Не смотри на меня как на полную дуру, можно же помечтать. Прямо дух захватывает. Ты правда считаешь, что этот путь реален?

— Я тебе уже сказал, как неохотно идет наша система на создание прецедента. Упираются до последнего. За двадцать лет, что я работаю в этой системе, в сфере уголовного права было создано лишь двенадцать прецедентов. Семь из них — дела, которые вел я.

— Не может быть! Я же говорю, что ты — гений!

— У меня это все за ночь постепенно в голове сложилось. Я то спал, то не спал, а работа мысли, видимо, шла своим чередом. Но это только потому, что you are so smart. Ты весь день меня вчера провоцировала… да, провоцировала… каждым словом, каждой деталью рассказа о своей жизни. Без этого ко мне вдохновение не пришло бы. Мне надо было понять тебя…

— Это вопрос или утверждение?

— Ты мой единственный любимый клиент. Я буду заниматься другими клиентами, другими делами. Но любить теперь я смогу только одного клиента.

Они сидели в ресторане «Павильон» с его развесистым, московским, слегка мещанским интерьером начала века. Мэтью был переполнен адреналином интеллектуального полета и чувственного влечения. Нет, эти фантазии о локонах на подушке надо запереть на ключ. Ему тогда придется отказаться от ее дела. Он потеряет и Верховный суд, и грядущую славу, и саму Варю. Воспитание чувств…

— Ну что? Пора возвращаться работать. Поехали назад в отель.

«Поехали работать, — подумала Варя, — в отель… Как странно звучит, „поехали в отель“. Мы едем к нему в отель. Будем сидеть в его номере. Там в ванной разложены его бритвенные штучки, стоит одеколон Chanel Blue, лежит зубная щетка, паста. Я хожу в его ванную, вижу все это, смотрю на его халат, скомканный и брошенный на край ванны. Это все так интимно. В комнате, где мы работаем, стоит его кровать, со скомканным одеялом и смятыми за ночь подушками… Приходит горничная ее застилать, перетряхивает простыни. При этом мы работаем, и я рассказываю ему то, что рассказывают только самым близким людям. Это интимное проникновение друг в друга…». У Вари настолько кружилась голова, что пропало само желание дальше танцевать. Танец уже утомил, исчерпал свою прелесть, им надоело флиртовать, играть словами. Оба молчали, глядя в окна машины, перебрасывались словами, теперь уже действительно ничего не значащими, не содержащими никаких подтекстов. В лифте отеля они тоже молчали, а все пространство кабины вокруг было наполнено электрическими разрядами высокого напряжения. Они проработали пару часов с бумагами.

— Ну что, будем на сегодня закругляться? — спросила Варя.

— Нет, — сказал Мэтт, — нам надо еще разобрать сегодня вот этот вопрос… Слушай, я хочу чего-нибудь выпить. Пойдем в бар, может быть?

— На этот вопрос час нужен, не меньше. Я бы тоже что-нибудь выпила, но времени жалко, там, в баре, сейчас толчея, субботний вечер…