не упоминали, помимо уговариваемого ими брата, никого, кто остался верен клятве. Инквизиция стремилась у каждого мученика создать впечатление напрасной исключительности его поступка, истязая несчастного чувством собственного одиночества и ощущением бесполезности совершаемого подвига.

Система не сдавалась и давила, давила как знаменитая Дочь Мусорщика, превращая душу и совесть в обескровленную тряпицу, а человек с его благородством и идеалами, за которые он готов был претерпеть любые страдания, не вписывался в установленные нормы и поэтому, истекая кровью, сопротивлялся, сопротивлялся из последних сил. Система убеждала, что предательство – это не подлость, а проявление ума и дальновидности. Королевские легаты изворачивались как могли, прибегая в своих аргументах к самым изощренным приемам богословской диалектики, заменяя белое на черное, добро на зло и наоборот. Они отрабатывали свой хлеб, своих жирных каплунов, доходные места и все то, что обычно в конце жизни скапливается в подвале как ненужный хлам. Благородных рыцарей и воинов должны были добить нечистые на руку законники, объединенные общим корыстным интересом в одну большую стаю. Эпоха Средневековья на этом процессе навсегда уходила в прошлое. Наступало время законников.

Но система не могла предвидеть, куда поведут четырех свободных людей только им присущие изгибы их такой непредсказуемой души. Система не знала, к каким парадоксальным заключениям мог прийти измученный пыткой, голодом, жаждой и надоедливым жужжанием шпиона мозг каждого из четырех рыцарей, продолжающих из последних сил защищать свой Храм. И дело здесь было не только в вере Христовой. Скорее всего, четыре рыцаря-мученика, которых все равно отлучили бы от церкви, ошеломленные известием о признании самого Магистра, в измученных душах своих пытались найти ответ не на вопрос о своей вере в Христа. Они из последних сил погружали свой мозг, изрытый болью, в пучину неразрешимых антиномий.

Впрочем, в том жалком состоянии, в котором оказались тамплиеры, они вряд ли могли рассуждать логически, прибегая к сложной диалектике и богословской схоластике. Нет. Их мозг после перенесенных пыток, пожалуй, мог лишь на короткое время сосредоточиться на той или иной картинке, возникающей время от времени в воспаленном сознании. И картинки эти, наверное, были следующими: подвал с сундуками, окороками и бочками и башня донжона, где ветер свистит в ушах и откуда видно, как мир, огромный, таинственный и величественный, распростерся у твоих ног.

И перед смертью оставалось лишь сделать выбор, где твой мир, в котором бы ты хотел пребывать вечно: там, где свистит ветер и лесистые холмы вздымают к небу свои вершины, а тучи, неожиданно расступаясь, образуют что-то вроде дыры небесной, сквозь которую прорывается сумасшедший солнечный луч, словно в истерике освещая покрытые предгрозовым мраком вершины холмов, или там, куда можно спуститься лишь с зажженной свечой в руке или масляным светильником, распугивая шагами своими суетливых крыс и вдыхая затхлый, удушливый запах давно истлевших вещей.

Думаю, что рыцарям этим постепенно стало все равно, предал их Магистр или нет. Просто они решили в сердце своем, что старый почтенный гроссмейстер не выдержал испытаний и вместо того, чтобы карабкаться из последних сил на вершину башни, навстречу сумасшедшему лучу, неожиданно прорвавшемуся сквозь сизые тучи, он решил на склоне лет тихо и мирно спуститься в подвал, чтобы прилечь на одну из доставшихся по наследству деревянных постелей и заснуть, наконец, безмятежным сном покойника.

Но им, четверым, еще хотелось драться. И они не сговариваясь решили повернуть колесо истории, раскрученное королем и его легатами, вспять, удивляя подвигом своим и людей, и Бога, который и устроил всю эту драму с закрученным сюжетом.

Не осознавая того, они хотели задержать уходящее Средневековье, где так ценились доблесть и преданность, хотели показать, что Система не все может, что Система ломается и трещит, как рассохшееся колесо, если она натыкается на Рыцаря, еще в юности своей сделавшего свой окончательный выбор, в каком из миров жить ему, а в каком – нет.

* * *

Надежды Магистра на благотворное вмешательство Папы в дело тамплиеров оправдались, хотя и не в полной мере. Однако родственные узы сделали свое дело, и тихий, ручной понтифик, во всем до этого момента слушавшийся короля Филиппа, неожиданно стал вести себя непредсказуемо и даже агрессивно, путая уже налаженную политическую игру.

Так, 27 октября 1307 года, еще до признаний в суде Гуго де Пейро, Папа писал королю, что его (короля) предки, “воспитанные в уважении к церкви”, признавали необходимость представлять на рассмотрение именно церковного суда “все, что имеет отношение к религии и вере, поскольку именно к Святой церкви в лице ее пастыря, первого из апостолов, обращено повеление Господа нашего: “паси агнцев моих””. Высказав этот относительно мягкий упрек, Папа пишет более грозно: “сам Сын Божий, жених Святой церкви, пожелал, чтобы, согласно установленному Им закону, Святой престол был главой и правителем всех церквей”. Несмотря на договоренность постоянно обмениваться всеми сведениями, “Вы предприняли эту акцию, арестовав множество тамплиеров и захватив их имущество и людей, хотя члены ордена подчиняются непосредственно Римской церкви и нам лично”. И поэтому, писал далее Папа, он посылает кардиналов с тем, чтобы они внимательно изучили данную проблему совместно с королем Франции. Имущество же, принадлежащее тамплиерам, Папа требовал передать посланным кардиналам, действующим от имени Римской церкви. Так, Папа Климент V, чьи предки родом были из Ренне-ле-Шато, где много веков спустя сельский священник Беранжер Соньер наткнется в своих раскопках на какую-то тайну, решил принять активное участие в разыгравшейся исторической драме, не желая мириться с ролью простого статиста.

Процесс, который король и его верный легат Ногаре собирались закончить к Рождеству 1307 года, стал затягиваться благодаря упрямству Папы. В общей сложности этому судебному разбирательству суждено будет продлиться долгих 7 лет, что дало возможность заключенным рыцарям собраться с духом и начать по примеру своих стойких четырех братьев вести борьбу с королем на его же поле, то есть на поле закона.

Неожиданно выяснилось, что в среде рыцарей были не только банкиры и воины, но и прекрасные юристы, способные, как в шахматы, обыграть и самого Гийома де Ногаре.

В результате настойчивых действий Папы Великий Магистр и еще 250 тамплиеров были переданы в распоряжение представителей Климента V.

Взбешенный тем, что у тамплиеров появился серьезный шанс на спасение, Филипп Красивый письменно обратился к Папе, требуя вынести храмовникам обвинительный приговор, иначе он, король Франции, будет считать и Климента, и его кардиналов еретиками. Папу