вдруг слышишь знакомое название, идешь в кино, и — о чудо! — дружочек выстоял, окреп, расцвел. С жадным любопытством смотришь на экран и слегка снисходительно — на окружающих: да я это еще три года назад читала и сразу просекла потенциал.

Другая редакторская ипостась — работа в группе. Собираются шесть редакторов и давай комментировать один сценарий. Потом главный редактор командует: «Горшочек, не вари», потому что завтра мотор и сколько можно, в самом деле. Дальше про сценарий рядовые бойцы ничего не слышат, а потом сразу идут на премьеру. Кино в этом случае смотрится с интересом, потому что горшочек после команды явно еще варил — узнаешь много нового про героев и их нелегкий жизненный путь. Здесь главное — дождаться финальных титров, потому что в начальные всех не впихнуть, а ты впервые позвала друзей на премьеру похвастаться. Наконец, вот она, редакторская «братская могила», которая стремительно уносится вверх. Пока друзья искали мою фамилию, восторженно хлопать стало уже поздно. Тот, кто снял рекламу, где герой с друзьями пялится на экран, мелькает там на долю секунды и орет друзьям: «Вон, вон я!» — точно знал, как это бывает.

После задорных первых опытов личный, а не коллективный разбор сценария и общение с автором могли показаться делом излишне спокойным, предсказуемым. Ну прочла, ну проанализировала, ну обсудила правки с автором и сидишь себе ждешь новый драфт. А вот ничего подобного!

«Вас когда-нибудь насиловали?!» — спросила меня одна сценаристка при первой же встрече. Я вздрогнула. И не успела еще ответить «нет», как сценаристка победительно выпалила: «А меня да!» До появления #metoo еще лет восемь, Харви Вайнштейн в зените продюсерской славы, стрелки перевести не на кого. Я лихорадочно думала, как бы обсудить правку сцены с нападением в парке без ретравматизации автора. Спасибо вам, трехактная структура, путь героя и ЦПП[11]. Выяснилось, что без изнасилования вообще можно обойтись. Нападение осталось, но героиня храбро постояла за себя, и сюжет покатился по новым рельсам к другим испытаниям. Иногда я надеюсь, что это изменение имело и терапевтический эффект. Спросить постеснялась.

Каждая компания и каждый проект привносят в редакторский опыт что-то уникальное. Особенно если удастся поработать по обе стороны баррикад — заказчика и производителя. Редактор на канале — это мудрый наставник и великий кормчий. Или не мудрый, или не великий. Зато у него в арсенале помимо редакторских навыков есть идеология, фокус-группы, соцопросы, доли и рейтинги. А также программная сетка и запланированное количество часов «правильного» контента. Поэтому у него громкий «голос свыше». Который, согласно закону воздаяния, истошно завопит тебе прямо в ухо, едва ты покинешь канал и примкнешь к ленивым, жадным, упрямым производителям, ведь они только и умеют, что спорить с заказчиком и требовать денег. Зато у производителя весело. Азартно. Дерзко. Он готов порвать эфир (если его дадут) и стать новым Netflix (если найдутся деньги). Он придумывает новые жанры и задает тренды. Он очень много делает в стол, в корзину, в молоко, в Лету (не путать с корзиной, из нее можно достать, отряхнуть, пришить новую голову или третий хвост). Это ужасно интересно — производить что-то новое. И еще. И еще. Кажется, что ты забираешься все выше и выше в своем мастерстве, хотя... Смотря откуда смотреть.

3. Про дно

Настоящее дно редактора в моем понимании случилось лишь однажды. И никакие «спасибо» (а они были!) с него поднять не смогли, пришлось уйти, взять перерыв и после вдохновенного самосожжения в крутом проекте примерно год тихо тлеть на истории в жанре «влюбленные любовники любви».

Самовозгореться оказалось довольно просто — проект вышел в съемку с тремя написанными сериями из восьми. Может быть, в странах, замученных цивилизацией и отлаженной индустрией, это невозможно, но на наших диких просторах — элементарно. Ничто так не сплачивает коллектив, как сооружение препятствий и их последующее преодоление. Итак, группа работает: снимает, планирует КПП, бронирует актеров, отсматривает натуру и просчитывает смету будущих сцен — а их еще нет в природе. Я сижу в кабинете в другом городе, редактирую то немногое, что есть, и обсуждаю то, чего еще нет, и только эхо с площадки доносит стоны отдельных департаментов. Цеха и так не успевали готовиться, и энный драфт, в котором все новое залито жизнерадостным зеленым (процентов на семьдесят), уже совершенно ничего не меняет. Ядреное отечественное производство — глаза боятся, руки делают.

Четырнадцать драфтов одной серии с приключениями и перестрелками, и чтобы в финале герои улетели на воздушном шаре. Окей, шикарный эпизод, улетают. Нет, стоп. Деньги на шар кончились, пусть уезжают на поезде. Что?! Какой поезд, куда вы дели воздушный шар? Ну, мы просто подумали, что так будет лучше... Шар вернуть, сценарий переписать назад. Еще несколько драфтов, споров, скайп-обсуждений непременно после девяти вечера, потому что раньше же съемки, — и вот герои готовы к полету, реплики переписаны и последние выстрелы затихли вдали... Улетел ли шар, я, кстати, так и не знаю. Сначала было не до того, а теперь чего уж, можно и до премьеры потерпеть.

Что поддерживает пылающего проектом (читай: погрязшего в трудоголическом слиянии травматика) в этот нелегкий час? Ощущение, что у тебя есть своя амбразура и ты ее охренительно надежно прикрываешь своим телом. Тебя не берут не то что пули — ядерный гриб, и тот свернулся бы назад, приблизившись к твоей ауре сто двадцать пятого уровня творческого энтузиазма и духовной просветленности. Потому что только я, Редактор с очень большой буквы Р, помню в деталях все четырнадцать драфтов одной серии и еще суммарно сотню вариантов всех остальных. Это я знаю, что О. не может так сказать здесь, потому что Б. так скажет (или уже сказал) там. Я выстраиваю логику действия очередного драфта, нумеруя сцены, как оператор в рубке космолета будущего, водя руками в пространстве с изящной уверенностью посвященного. Сцена 8–003 после 8-012-5, перед которой стоит 8-19Б, перенесенная из 7–46 с заменой режима и оптимизацией персонажа.

Или вот автор занят стратегическим планированием финала, перепридуманного уже раз семь, и неразумно отвлекать его для решения мелких тактических задач типа сократить в три раза начальные сцены, перенести их в другой объект и поправить реплики по объекту. До завтра. Редактор обреченно вздыхает, сокращает, переносит и переписывает. Потом отправляет автору пройтись гениальной рукой, и — о! — наноавтор, дремлющий в каждом редакторе, ликует: реплики попали в стилистику, действие сокращено грамотно, а на фееричность юмора я