и апломб, и открытость. В тот раз, в разгар нежаркого московского лета, мы долго сидели вдвоем на его кухне. После «увертюры» из нескольких бытовых вопросов, исполнитель незабвенного хита «Как молоды мы были» и «патриарх русского рока» (как любят представлять его в разных справочниках и релизах), извлек из холодильника запотевшую бутылку хорошей водки, и разговор обрел правильную тональность.

«К 45 годам я не имею ни правительственных наград, ни званий и, в принципе, убедил себя, что они мне не нужны. Хотя, по своему таланту и способностям в другом месте уже в 22–23 года я мог бы получить гораздо больше того, что получил здесь. Раз этого не произошло, я чувствую, что у начальников есть некоторые долги передо мной. Если они мне эти долги в той или иной форме вернут и даже дадут что-то вперед, это будет совсем неплохо. С такой мыслью я однажды пришел к своему условному начальству, то есть к московским властям, и как житель столицы и не последний музыкант спросил: «Могу ли я рассчитывать на свой театр, вокальную школу, мастерскую?». Меня услышали. Видимо, решили не разбрасываться ценными кадрами. Появится здесь завтра другой мэр, неизвестно, как он станет ко мне относиться. А сегодня Лужков, насколько знаю, очень расположен к тому, чем я занимаюсь. Причем он уважает не только мою музыку, но, возможно, знает обо мне что-то как о человеке, надеюсь, порядочном.

– Проживание в историческом центре Москвы как-то отражается на вашем творчестве? Скажем, недавно ушедший из жизни Окуджава оставил целую арбатскую эстетику.

– Не знаю, что он кому оставил. Мне он оставил стихи, некоторые из которых легли в основу моих песен.

– Вы были на прощальной панихиде?

– Да.

– Его вдова просила не устраивать из похорон многолюдный процессии.

– Могу встать на ее сторону. Когда уходит близкий человек, не хочется, чтобы вокруг царила суета. Но тут есть одно обстоятельство: Булат Шалвович, очевидно, принадлежал не только своей семье. Многие люди, придя проститься с ним, через отношение к Окуджаве выражали уважение к самим себе. Как правило на похороны приходят именно за этим, а не в знак уважения к лежащему в гробу, там ведь, собственно, ничего уже нет. Только тело, а душа где-то в облаках, покидает земную юдоль.

– Слышатся интонации религиозного человека.

– Я православный христианин и религиозен. Писание знаю достаточно хорошо, но в церковь не хожу. У меня свои отношения с церковной атрибутикой, она мне не близка. Хотя с уважением отношусь ко многим священникам.

– Есть конкретные причины такой позиции?

– Нет. Само по себе сложилось. У меня отношения с Господом напрямую, без посредников. Некоторым людям посредники нужны, мне – нет. То, чем я занимаюсь, позволяет мне ощущать присутствие высшей силы. Не скажу конкретно, что вижу бога, но уважение к себе, своей профессии, кажется рождает ощущение контакта, особенно когда нахожусь на сцене.

– Какова сегодня основная среда вашего общения?

– Такая же, как всегда, то есть, почти никакого общения.

– Что-то сродни затворничеству в центре города?

– Да. У меня затворничество происходило в разных местах: на отдыхе, здесь, там, где жил раньше. Я, по сути, могу оставаться затворником даже находясь среди людей. Мне нравится такая форма поведения. Не помню времени, когда был другим. То ли мне удобно этого не помнить, то ли действительно не знаю. Но я давно живу в одинаковом стиле.

– Многих друзей в течение жизни потеряли по этой причине?

– Один-два человека потеряны, скажем так, ситуационно, по личным причинам. Никто не виноват. Просто с обеих сторон допускались неверные поступки.

– А прощать вы не умеете?

– Что такое умение прощать? Дилемма – мстить или нет? С этой точки зрения я умею прощать, так как никому никогда не мстил.

– А с точки зрения объяснить поступок?

– Нет. Любой поступок, совершенный на уровне требования прощения, приводил к тому, что этого друга у меня больше не было.

– С лидерами нашего шоу-бизнеса подобных размолвок не возникало?

– Многих их них я знаю лет по двадцать. Того же Лисовского, Зосимова. У нас прекрасные отношения. По-моему, все они нормальные, приличные, деловые люди. Понимаете, мне удобнее считать человека приличным, до тех пор, пока он не сделал какой-нибудь гадости непосредственно мне. Я ни с кем не конфликтую, и так уж сложилось, что никто не конфликтует со мной.

– Из-за вашей вспыльчивости?

– Нет. Но люди знают, что конфликтовать со мной ненужно и небезопасно.

– Что вы кричали в свое время публике партера на фестивале «Интершанс»?

– Мне не понравилось поведение двух сотен ребят, очевидно поклонников Бориса Гребенщикова, которые просто мешали работать – орали, верещали, пьяные были, наверное, или плохо воспитанные. Я расстроился от того, что у Бори такие фанаты, и ляпнул фразу типа: «Ребята, ну вас всех в ж..! Я для вас петь не буду!».

– Ее трансформировали в ваше обещание больше в Москве не выступать.

– Так и есть. Я зарекся петь в сборных рокерских концертах в столице. И с тех пор не пою.

Потому что аудитория этих мероприятий вести себя не умеет.

– И это слова человека, которого называют «одним из основателей русского рока».

– Русского рока нет! Есть попытка сочинения блатных песен под электрогитару или исполнения эстрадных песен и городского фольклора с использованием рок-н-ролльной атрибутики. Все! Русского рока нет, как и русского джаза. Есть люди, исполняющие американский джаз, будучи русскими по национальности. Но русского джаза нет, потому что ладовая основа не привилась.

– С Андреем Макаревичем у вас не случалось жестких дискуссий на эту тему?

– Нет, с Макаревичем мы в хороших отношениях, хотя друзьями нас назвать трудно. Да и возрастная разница между нами довольно ощутима. У Гребенщикова с Макаром дистанция, например, года полтора-два, а у нас с Андреем лет шесть. Причем это были те шесть лет, которые иногда равны пятнадцати. За их полтора года ничего не произошло, а за наши шесть очень многое.

– Что именно?

– Как вам сказать… Когда я начал заниматься подобной музыкой, она была вообще неприемлема. Андрей пришел к ней, когда увлечение роком приняло массовый характер. Группы создавались в школах, институтах, ДК. Мы – люди того времени – скажем, Юра Ермаков, «Аргонавты», даже Юра Айзеншпис, хоть и не бывший музыкантом, но активно пропагандировавший данную музыку через коммерцию, не знали куда идти, а последующая генерация уже знала.

– Назовите тогда историческую дату рождения рок-н-ролла в этой стране?

– Как массового явления?

– Как первопроходства.

– Конец 1963-го года.

– За точку отсчета берете своих «Скоморохов»?

– Нет. «Скоморохи» возникли в 1966-м. Скорее говорю о группах иностранных