как ее назвал Н.И. Власьев, удостовериться в ее реальном существовании.

Да, он твердо знал о существовании этой «книжечки», к тому же помнил из далекого детства, что стихи прадеда читали и дядя, и отец. Детство и юность потомков жестока по отношению к эпистолярному наследству своих предков. Тогда ему, юному наглецу, сочиняющего стихи с дошкольного возраста ничего не стоило гаркнуть после зачтения кем-то стихов прадеда: «Ну и что? Я-то стихи пишу лучше». Чтобы осадить его или поставить в неловкое положение, родичи и гости предлагали: «Раз так, тогда читай свои стихи». И ог, ничтоже сумнящеся, как говорится, ничуть не сомневаясь в себе и в своих сочиненных стихах, не колеблясь, не раздумывая о последствиях сравнения, соревнования, читал наизусть хоккейными периодами, футбольными таймами. Он же был хоккеист, футболист, легкоатлет, конькобежец, лыжник, к тому же ему, честно говоря, нравилось соревноваться. И нравилось, соревнуясь, даже под кураж подраться с соперниками на хоккейной площадке или футбольном поле, в коробке мини-футбола, но честно, по правилам, без подлянок – до первой крови… Только потом, с возрастом приходило осознание мудрости времени: зачем жестокость, даже беспощадность в оценке даже беспомощных стихов?.. Но положа руку на сердце, в детстве и ранней юности у него было столько сильных увлечений: радиотехникой, электронными автоматическими системами, авиамоделями, да и историей, теми же стихами, историей Руси… Ведь он гораздо больше ценил то, что ему «по наследству» в чулане бабушкиного дома достался сундучок прапрадеда Петра Прокофьевича с его подборками древнерусских летописей, историческими книгами, статьями историков и дореволюционных краеведов…

И о можайском директоре краеведческого музея Николае Ивановиче Власьеве он знал и от бабушки, и от дядюшки. Ведь Власьев брал многие материалы и фотографии из архива Петра Прокофьевича. А дядька в своем подростковом возрасте, по его воспоминаниям, даже вызвался сделать мгновенный карандашный набросок – как пробу пера! – и удостоился одобрения краеведа и своего школьного учителя по рисованию Ивана Ивановича Горохова, который в школе вел кружок, и в котором дядька был одним из самых активных членов. Правда, надо сказать, Александр никогда не слышал каких-то хвалебных отзывов дядюшки о картинах Ивана Ивановича, рисовавшего по большей части цветы и цветовые садовые композиции, зато о картинах Ивана Лаврентьевича он всегда отзывался с восхищением, высшим пиететом, если не с обожанием – талантище великий, пусть и недооцененный современниками и потомками…

Но надо было найти «книжечку» прапрадеда, иначе ведь всё «ля-ля». В статье краевед осторожно упомянул, что многие экспонаты и материалы краеведческого музея пошли по рукам, разворовывались, уничтожались. Александр помнил, что в детстве, в 8 – 14 лет, он с друзьями любил наведываться к школьному другу дяди Александру Алексеевичу Кузнецову, тогдашнему директору музея, только тогда искал тамне архив прапрадеда, а немецкие пистолеты и автоматы, чтобы натешиться оружием в руках, даже поиграть прямо в музее в немцев и партизан… Но ведь даже в музее Кузнецова, судя по разрозненным, дошедших до нынешних дней бумагам архива Власьева, книга прапрадеда не должна быть сохраниться. А отменный шутник и шебутной, озорной, острый на язык Кузнецов, как-то под мухой после августа 1991 хохотнул с матерком:

– Можно на кого хочешь валить разбазаривание, разграбление музея – время! войны! революции и контрреволюции по троцкисту Пильняку – а из музея всегда все перли в охотку. Вот даже сторож Пенкин несколько тачек материалов музея вывез – то ли на растопку печи, то ли вместо обоев, чтобы щели сарая заклеить, то ли на продажу ушлым людишкам, что вокруг музея паслись.

Александр тогда осторожно поддел за столом поддатого бывшего фронтовика и бывшего директора музея:

– Сам-то чего взял из музея, Алексеич?

– Томик Щербатова и томик Татищева – по скромному партминимуму.

Может быть, за то, что Кузнецов любил стихи Александра, особенно, его детский исторический цикл, читавшийся за столом в бабушкином доме, про племя Голядь и про то, что предтечей Можайска был град Голяд (в споре, чьи стихи лучше, прадеда и ли правнука?), Александр посвятил ему стихи «Памяти краеведа», опубликованные в то лето в «Новой жизни».

Но «книжечку»-то надо было разыскать. Почему непременно найти после Николы Вешнего и упоминания напрочь забытого в Николином городе крепостного поэта – его прапрадеда, да и никем до этого не упоминаемого Власьева тоже. Ведь Александр первым сослался на подаренный Власьевым бабушке и дядюшке брошюру 1925 года «Можайск в его прошлом» репрессированного краеведа в своей монографии 2000-го. А непременно найти «книжечку» надо было найти только по одной причине. Внутри, в глубине сознания, на донышке души бил живительный исторический родничок: одновременно упомянуты и краевед Н.И. Власьев, и крепостной поэт П.П. Филимонов – к чему это? – ведь такое совпадение на стыке новых веков и миллениумов со старым веком-миллениумом уже есть историческое чудо, пусть и локального уездного, районного значения. Даже если и не будет найдена книжечка у родичей Александра, но ведь в профессорском читальном зале все, что угодно можно заказать по линии межбиблиотечного абонемента. Но ложка-то дорога, прямо скажем, к текущему сегодняшнему обеду, а не к ужину послезавтрашнему…

Бьёт, бьёт внутри чудотворный исторический родничок – не просто так всё случилось: это совпадение, перекличка имен Власьева и Филимонова после Николы Вешнего-2000, Николы Зимнего-1998, когда образ Николы Можайского был выставлен на народное обозрение всего на несколько дней в зале 57 Третьяковки. А ныне уже образ Николы Можайского явлен в зале древнерусских сокровищниц Третьяковской галереи – надолго, считай, навечно, на радость паломников со всех концов света, простых экскурсантов-посетителей… Неужели, казалось бы, неиссякаемый живительный источник чудотворного действа – из глубины твоего Можайского рода – заглохнет, исчезнет в исторических безднах, не найдет применения, приложения?..

И Александр мчит, как на крыльях к маме, ничего не объясняя, ничем не огорчая, роется в книгах огромной библиотеки отца, в портфелях и папках личного архива отца.

– Что ты ищешь, скажи, что тебе надо?

– Найду, скажу, мам… А не найду, о чем говорить, тебя и себя расстраивая…

– Посмотри на антресолях, там какие-то бумаги…

Но нет ничего на антресолях. Можно сдаться и утереться. Но Александру сдаваться не охота. Он снова в поисках. И вот глубине книжного шкафа в редком раритетном издании «Атласа офицера Генерального штаба Вооруженных сил» среди старинных карт войн и походов русской армии он находит эту драгоценную «книжечку» прапрадеда, обернутую в белую бумагу не первой свежести. На радостях он целует маму.

– Было бы большим разочарованием, если бы я не нашел эту книгу прапрадеда…

– Покажи хоть, что искал и нашел?..

– Пожалуйста, смотри…

Пока мама листала