Больше податься было некуда, и Стас зашагал к Румянцевскому садику. Игорь Иванович молча последовал за ним.

Там они с трудом нашли свободную лавочку и уселись.

Гарафеев откашлялся, как перед докладом:

– В суде я почувствовал некоторое интеллектуальное неудобство, или, как выражается моя жена, когнитивный диссонанс. Будто на работе мне подогнали пациента на первый взгляд совершенно обычного, но я уже жопой чую, что с ним что-то явно не то.

– Да, мне тоже знакомо это чувство, – согласился Стас и, заметив несущихся навстречу детей, на всякий случай убрал ноги под лавочку, – и надо сказать, что оно редко подводит. Спасает гораздо чаще.

– Так именно! В общем, я уловил, что-то не так, но поехал с Ириной Андреевной в больницу и отвлекся на свои прямые обязанности. Ну а потом вообще о том не думал. А ночью стал разматывать и догадался.

– И?

– А тебя ничто не торкнуло, когда ты смотрел на подсудимую и ее семейство?

Стас отрицательно покачал головой.

– А при виде ее детей? Ничего не удивило, не бросилось в глаза?

– Дети как дети. Красивые ребята, и девочка тоже такая, – он поцеловал кончики своих пальцев, чтобы не вдаваться в подробности.

– А ребята похожи, как родные братья, верно?

– Ну да.

– А почему, если у них нет общей крови? Они сводные, Стас! Понимаешь? Свод-ны-е! – скандировал Гарафеев. – У них нет общего родителя, поэтому они не должны быть похожи между собой.

Стас пожал плечами:

– Мало ли… Вместе росли, в одинаковых условиях, ели одно и то же, занимались одним спортом.

– Ты говоришь как лысенковец.

– Потом, мы же не видели папу Тиходольского. Может, они со второй женой были на одно лицо.

– Послушай, Стас, ты же знаешь, что я врач по специальности?

– Ну да.

– Я работаю с людьми и очень-очень много их перевидал за время своей практики. Очень много.

– Я понял.

– И поверь, при всем многообразии есть определенные типажи, строение фигуры, архитектура лица… Габсбургский нос, например. Или рязанское лицо. Короче, можно понять, состоят люди в кровном родстве или нет.

– Ты меня лысенковцем обозвал, зато у меня такое чувство, будто я с Гитлером сейчас разговариваю.

Гарафеев усмехнулся:

– Не передергивай. Просто опыт. Для нас, врачей, такое бывает важно, потому что за определенным типом внешности скрывается предрасположенность к определенным заболеваниям, поэтому мы замечаем такие вещи, не будучи нацистами, а совсем даже наоборот. Как тебе еще объяснить? Профессора Хиггинса помнишь?

– Допустим.

– Для него разница в произношении у уроженцев разных районов Англии была так же очевидна, как для нас разница между английским и французским языками.

– Ладно, я понял. В общем-то я больше к дочке приглядывался, но и правда, парни похожи.

– Не потому ли, что у них общий отец? Нет, конечно, может быть еще тысяча причин. Например, Ульяна и Дмитрий на самом деле брат и сестра, а брачные отношения оформили просто для удобства. Или еще какая-нибудь загогулина в духе индийского кино, но самое простое – наша подсудимая была его любовницей, и родила от него, и он решил избавиться от жены, чтобы создать семью с нею.

– Маразм.

– Согласен. Поэтому я к тебе и пришел, а не понес свои идеи сразу судье.

Стас сел поудобнее, подставил лицо теплому вечернему солнцу и зажмурился. Не хотелось думать о таких гадких вещах.

– Да нет, бред, – сказал он, – Тиходольский все-таки был человек с чрезвычайно высоким интеллектом, наверное, умел просчитывать риски. Как-нибудь уж додумался бы, что лучше подождать, пока ребенку исполнится год, отдать половину имущества и соединиться с любимой, чем оказаться за решеткой. Хотя бы безопаснее, не говоря уже о гуманности.

– Стас, ты ведь не женатый?

– Нет. Пока нет, – добавил Стас и улыбнулся, подумав о Леле.

– Вот ты и не знаешь, почему при убийстве первым делом начинают подозревать супруга жертвы.

– Ой, подумаешь, загадка. Во-первых, мужу или жене это больше всего выгодно, а потом чисто практически им легче подобраться к жертве.

– Так да не так. Когда долго живешь с человеком, ты как бы срастаешься с ним, начинаешь воспринимать частью себя. Ты понимаешь, о чем он думает, чего хочет, чувствуешь его настроение, и в конце концов можешь заставить его делать за тебя то, что должен сам. Это связь особенная, Стас, и рвется она очень трудно.

– Так это же хорошо.

– Как сказать… Создается иллюзия, что проще убить, чем развестись. Во всяком случае, незрелым личностям начинает казаться, что они имеют право распоряжаться жизнью своего супруга. Сначала решать, как ему жить, а потом – а жить ли вообще. Понимаешь, человек чувствует моральное право на убийство. Ах, он меня унижал, вообще загубил мою жизнь, а я-то что сижу?

– Принцип я уловил, только, повторюсь, Тиходольский не был незрелой личностью. В оборонке такие просто не оказываются, даже по очень большому блату. Да и потом… – Стас нахмурился, – если он по ошибке отравил сначала сына, то это надо быть вообще беспредельным негодяем, чтобы смотреть, как твой ребенок умирает, и ничего не сказать врачам.

– И самому сесть?

– Наврал бы что-нибудь, мол, обнаружил пустой флакон из-под крысиного яда. Сообразил бы.

– Тут ты, пожалуй, прав.

– Может, и не было никакого отравления, а, Игорь Иванович? Ведь жизнь не математика, тут правильный ответ не всегда правда.

Гарафеев вздохнул и откинулся на спинку скамейки, подставил лицо небу.

Подошли два подростка, ломающимися голосами попросили закурить, Игорь Иванович, не открывая глаз, пробормотал, что это очень вредная привычка, от которой они умрут на десять лет раньше положенного срока, но дело хозяйское, только сигарет у него все равно нет.

Дети медленно двинулись по аллее.

– Да, ты прав, – вздохнул Гарафеев, – действительно, так я обрадовался, что нашел ответ к мучившей меня столько лет задаче, что готов возводить напраслину на хороших людей. Спасибо тебе, Стас, что обуздал мои дедуктивные порывы.

– Не за что, обращайся. А мишенью мог быть и сам Тиходольский. Враги его хотели устранить, почему нет? Чтобы не изобретал лишнего.

– Какие-то бестолковые шпионы.

– Ой, у них там на Западе все в упадке.

– В принципе логично.

– Вот видишь. Но на самом деле, думаю, все еще проще. Внешнее сходство детей – случайность, смерть старшего ребенка наступила от сальмонеллеза, жены – от осложнений операции, вот и все. И нечего выдумывать.