бедный иммигрантский Нижний Ист-Сайд, где вырос Раби. Они познакомились в Лейпциге в 1929 году, шестнадцать лет назад.

Оппи и Раби расположились в кабинете хозяина и попыхивали трубками. На столе Раби лежал первый номер чикагского «Бюллетеня ученых-атомщиков», вышедший в начале месяца. Свой экземпляр Роберт прочитал, пока летел из Калифорнии. Оппи также обратил внимание, что на книжной полке лежит нобелевская медаль Раби – без рамки или какого-то красивого футляра. Он был знаком со многими лауреатами, но медаль видел впервые. Он не решился проявить интерес к ней в присутствии Раби, но, когда хозяин, извинившись, вышел в туалет, Оппи воспользовался случаем. Медаль имела в диаметре чуть больше двух с половиной дюймов и по ощущению веса на руке была золотой. На лицевой стороне был изображен профиль бородатого Альфреда Нобеля с галстуком-бабочкой, изобретателя динамита.

Оппи пожалел, что изображение профильное, а не анфас: он хотел бы заглянуть в глаза этому человеку. Нобель получил подарок, который достается мало кому на свете: он при жизни узнал, как его воспримет история. В 1888 году, когда ему было пятьдесят семь – за шесть лет до его настоящей смерти, – французская газета, перепутав его с только что умершим братом Людвигом, опубликовала некролог Альфреду под заголовком Le marchand de la mort est mort – «Торговец смертью мертв». Труды всей жизни, начавшиеся для Альфреда как увлекательные поиски в области химии, сделались в итоге производством вооружений.

Итак, получив это досрочное знание, Альфред решил изменить свое будущее – и будущее всего мира. Не имея ни жены, ни детей, он пересмотрел свое завещание и оставил девяносто четыре процента состояния для финансирования ежегодных премий по физике, химии, литературе, физиологии или медицине и, что следует отметить особо, «тому, кто внесет весомый вклад в сплочение народов, уничтожение рабства, снижение численности существующих армий и содействие мирной договоренности».

Оппи потер медаль большим и указательным пальцами; атом-другой золота мигрировал к нему, несколько молекул веществ его тела обосновались на диске. Скоро, с надеждой подумал он, уже скоро.

Царевич Арджуна усомнился в своем долге, Альфред Нобель изменил свою судьбу. Но хотя первый узрел неземные видения, а второй был предшественником Оппи в роли создателя самой мощной искусственной взрывчатки в истории, ни тому, ни другому не довелось заглянуть в самое пекло ада, как сделал Оппи. И пусть Нобель видел свой собственный преждевременный некролог, зато Оппи недавно получил предварительное извещение о кончине всего мира, хотя…

– Можете не кусать, – услышал он голос Раби. – Могу гарантировать, что она золотая. Мне сказали – двадцать три карата.

Оппи повернулся, чувствуя, что его щеки вспыхнули:

– Извините.

– Вовсе не за что, – ответил Раби, который был на добрую голову ниже ростом, чем Оппи. – Маргарет хотела нацепить ее и пройти похвастаться. В старом районе – ни в коем случае. В этом? Да тут у многих мамаш серьги стоят дороже.

Оппи тоскливо улыбнулся и положил медаль на место.

Сорокасемилетний Раби походил бы на Силарда, но был не столь толст и не имел во взгляде шаловливой язвительности, отличавшей последнего. Он сел в кресло и жестом указал Оппенгеймеру на другое.

– На чем мы остановились?

– На международном контроле, – ответил Оппи. – Два месяца назад я побывал у Трумэна. Он непоколебимо уверен, что Советы никогда не смогут обзавестись собственным атомным оружием, но…

Рабби кивнул.

– Но они, конечно, смогут. С этим понятно. Значит, это должны быть Объединенные Нации?

Разговор был непростым и изрядно утомлял, но все равно Роберт испытывал дрожь восторга, которую, как он надеялся, он скрыл лучше, чем смущение несколько мгновений назад. Персональный визит к президенту, обед с государственными деятелями и промышленными магнатами; пьянящие разговоры вроде нынешнего о том, как навести порядок в мире – если бы те мальчишки, которые бросили его с раскрашенными гениталиями в холодильник, если бы Патрик Блэкетт, который счастливо не съел приготовленное Робертом яблоко и успел с тех пор переехать из Кембриджа в Манчестер, если бы Джин могла видеть его сейчас…

Все, кроме Джин, его видят. Его портреты печатают в газетах по всему миру, его имя ежедневно повторяют сотни тысяч языков. Он знал, что деньги и слава достанутся тому, кто преуспеет в создании атомной бомбы. Вот почему он добивался этой должности: чтобы удовлетворить аппетиты Китти и, следует признать, свои собственные. Но когда Гитлер в страхе перед советскими войсками, находившимися всего в двух кварталах от рейхсканцелярии, прострелил себе череп из «вальтера», Оппи почувствовал, что награды ускользают от него, и даже парады победы, которые проводили союзники, не разубеждали его в этой истине.

Вчера, в Рождественский сочельник, сравнялось двадцать недель с того дня, как их «Малыш» уничтожил Хиросиму; сто сорок беспокойных ночей, сто сорок утр и вечеров со статьями в утренних газетах и сообщениями в вечерних радиопередачах. Удивительно, насколько быстро регулярное появление собственного имени в новостях может превратить человека в ярого приверженца четвертой власти. До него даже доходили слухи о том, что он станет человеком года журнала «Тайм» вслед за Айком, который удостоился этой чести в прошлом году, и Джорджем, который заслужил ее годом ранее.

Айк.

Джордж.

Эта фамильярность не была наигранной, нет-нет, ни в коей мере. Именно так он обращался в разговорах к генералу Дуайту Д. Эйзенхауэру и начальнику штаба сухопутных войск Джорджу Маршаллу.

А сейчас он сидел в кабинете нобелевского лауреата и набрасывал проект нового мирового порядка, в отличие от безумных замыслов Гитлера, направленный на всеобщее процветание. В прошлом месяце была создана Ассоциация ученых-атомщиков, и Оппи уже работал над своим эссе для запланированной ассоциацией книги «Один мир или ничего». И он сам, и Раби, и Силард, и Вигнер, и Бор, и Бете, и многие другие быстро сошлись на том, что единственный путь, который позволил бы избежать безумной гонки вооружений, – передать контроль над атомными вопросами в руки международного органа, и зарождающаяся Организация Объединенных Наций, которой всего два месяца от роду, представлялась им всем наиболее подходящей инстанцией.

– Да, – сказал Оппи, заново раскурив трубку. – ООН представляется самым подходящим выбором. Первое заседание Генеральной Ассамблеи откроется через… шестнадцать дней?

– Для продвижения этой идеи необходимо подобрать подходящего человека, – ответил Раби. – Я слышал, что Дин Ачесон склонен предложить Дэвиду Лилиенталю возглавить консультативный комитет при президенте.

Оппи кивнул:

– С Лилиенталем я незнаком, а вот с Дином разговаривал еще в сентябре. Я сказал ему, что большинство из нас, участников Манхэттенского проекта, решительно не расположены продолжать работу над оружием, что мы против диктата над нашими мыслями и чувствами.

– Большинство, – повторил Раби, скорее, подчеркивая это слово, нежели сомневаясь в нем.

– Ну, конечно, остается Теллер и…

– Теллер! – Раби произнес